В прокате встретились два фильма про кислоту в разном ее понимании

Режиссерский дебют актера «Гоголь-центра» Александра Горчилина так и называется – «Кислота», но это фильм не про наркотики. А вот в «Экстазе» Гаспара Ноэ нетривиально показаны последствия их случайного употребления – картина напоминает смесь «Классного мюзикла» и «Сало, или 120 дней Содома».

Потерянный Петя

В начале «Кислоты» Саша и Петя приходят в гости к Ване. Застают его в квартире обдолбанного, голого, в обнимку с унитазом (тот, вырванный с мясом, стоит не там, где положено, а посередине комнаты). Вскоре Ваню удается привести в чувство, но не до конца. Петя краем глаза замечает, что Ваня выполз на балкон и уже перелез за перила. «Хочешь прыгать – прыгай», – устало комментирует Петя.

После Петя (Александр Кузнецов) будет долго грызть себя за эту фразу. Устроит скандал на похоронах. Пойдет вразнос, поучаствует в небольшой оргии с двумя девицами и бисексуальным художником Василиском. Прослушает лекцию о современном искусстве (Василиск погружает в кислоту гипсовые фигурки пионеров, которые во множестве налепил его отец, советский скульптор: «Берем пионэра, опускаем его в раствор кислоты. В результате у нас получается расщепленный пионэр. Это продается. Сначала ты станешь провокатором, потом – богатым и знаменитым художником. Вот и все. Никакого волшебства»). Наутро Петя из чувства вины отхлебнет бытовой кислоты. Немного, она только обожжет рот и чуть-чуть – связки.

Саша (Филипп Авдеев), неудачливый музыкант с телячьими глазами, не дойдет до таких высот саморазрушения, как Ваня и Петя (и, судя по всему, ни до каких высот вообще). Его членовредительство носит скромный характер – он делает себе обрезание. Зачем – сходу не поймешь: не по религиозным, и не по медицинским соображениям, и даже не для того, чтобы разбудить в окружающих интерес (он бесится, когда друг Петя начинает всем об этом рассказывать). Мелькает даже шальная мысль, что сценарист «Кислоты» Валерий Печейкин перечитал хемингуэевскую «Фиесту», где у героя на войне крайнюю плоть отсекло заодно с гениталиями, что потом очень удачно вписалось в образ потерянного поколения, бесплодного, лишенного силы, отрезанного от полноценной жизни.

Российское поколение 20-летних, по мысли Печейкина, тоже потерянное: никакого волшебства, никакой цели, никакого смысла. Причем потерялось оно не из-за войны – как дидактически замечает Петя, «наша проблема в том, что у нас нет проблем». А также никакого четкого представления о том, зачем они вообще появились на свет. Родители ничем помочь не могут. Мать Вани всерьез начинает думать о сыне, только когда его опускают в могилу. Мать Саши (отличная, как обычно, Александра Ребенок) не может ничего умного посоветовать не только ребенку, но и себе самой. Мальчики хотят на что-то опираться, но все подпорки ломаются, выскальзывают из-под локтей. Поэтому они, по мысли Печейкина, не только импульсивные придурки, но и жертвы, к которым надо испытывать сочувствие.

26-летний Горчилин – хороший актер и, судя по всему, талантливый режиссер («Кислота» заслуженно получила приз за лучший дебют на «Кинотавре»). Авдеев и Кузнецов – тоже хорошие актеры и обаятельные люди, и это буквально спасает картину, которая часто выглядит как битва с несовершенным сценарием. В котором хватает пошлости (если вам все еще интересно, у меня страшное подозрение, что Саша сделал обрезание только ради того, чтобы во время первого секса по любви у него шла кровь), провалов в композиции (Сашина любовь просто выбрасывается из сюжета, как только в ней отпадает прямая надобность), петросяновских шуток («я вхожу, а они там сексом трахаются») и непонимания того, как на самом деле выглядят юные «расщепленные пионэры», если смотреть на них со стороны и холодным взором.

Но ладно, в любом поколении находятся тысячи юношей, которые с мазохистским упоением ощущают себя потерянными. «Зачем?» – это вечный вопрос, на который каждый находит ответ сам, безо всяких поколенческих рассусоливаний и обобщений, без помощи пап и мам. И к счастью, Горчилин это понимает. У него нет ответов, но руки чешутся описать саму ситуацию. Да и правильно чешутся.

«Кислота», ориентированная на современную молодежь, никакой классики сроду не видевшую, все равно вызывает миллион ассоциаций со старыми выдающимися фильмами.

И с «Курьером», где герои были такими же, только более легкими и обаятельными оболтусами (в их адрес орали, что они только и умеют в жизни, что сосать концентрированное молоко из банки – потом этот монолог Владимира Меньшова странным образом трансформировался в монолог следователя из «Изображая жертву», кинодебюта горчилинского и авдеевского патрона Кирилла Серебренникова).

И с «Бойцовским клубом», где герой, «30-летний мальчишка», боролся с несправедливостью мироустройства, мочась буржуазным посетителям ресторана в суп (в «Кислоте» есть похожий, но более жуткий эпизод, который, в свою очередь, напоминает другой фильм о бешеном подростке, «Параноид-парк» Гаса Ван Сента).

И самая неочевидная, наверняка не приходившая в голову авторам, но интересная аналогия – «Застава Ильича», где герой в начале 1960-х во сне встречался с погибшим на войне отцом, выпивал с ним, спрашивал: «Как жить?» – а в ответ получал: «Сколько тебе лет?» – «23». – «А мне 21. Ну и как я тебе могу советовать?»

Проснувшись, герой находил ответ, он вряд ли был правильным. Но универсального и правильного и тогда не было, и сейчас нет, и никогда не будет.

Смерть на досуге

В оригинале фильм Ноэ называется Climax, что переводится в первую очередь не как «климакс», а как «высшая точка», «кульминация»; в английском это часто означает оргазм. Русские прокатчики выбрали название «Экстаз», не худшее: сразу рождается ассоциация с популярным в 1990-е дискотечным наркотиком. Очень уместная, учитывая время действия и то, что это фильм про танцы, плавно переходящие в судороги.

1996 год. Группа танцоров в каком-то ангаре посреди заснеженного поля репетирует номер, на который у них было всего три дня. Но они молодые, полные сил, талантливые, они справились и танцуют великолепно. Ура, а теперь вечеринка, попробуйте сангрию. Только минут через двадцать (а «Экстаз» снят почти в режиме реального времени) до них доходит, что в сангрию кто-то щедро ливанул кислоты – не хлорной, как у Горчилина, а той, о которой все подумали. Всем постепенно становится очень плохо. Но танец ведь считается максимальным раскрепощением тела, максимальным выражением свободы. А тут в довершение раскрепощаются души, из которых вдруг прет что-то вполне инфернальное.

Внезапная жестокость, доведенная до адского уровня тревога, паранойя. Ничто больше не контролируется (как говорит один персонаж – в русском деликатном дубляже – «Очень хочется трахаться»).

Критики в восторге: франко-аргентинец Ноэ наконец снял что-то легкоусвояемое. Его «Необратимость», «Вход в пустоту» и «Любовь» далеко не все сумели досмотреть до конца, не говоря уж о том, чтобы принять. А тут люди хорошо выглядят и хорошо пляшут, даже на грани смерти, и каждый может примерить это на себя: у всех когда-то были вечеринки, пусть не с наркотиками, а с алкоголем, все помнят, как экстаз может перейти в агонию.

Формальные приемы Ноэ, по его меркам, сведены к минимуму. Все еще мелькают титры со словами вроде «Жизнь – это коллективная невозможность», но это так, годаровский перегар. Камера перестала делать вид, что она человеческие глаза, и не моргает (раньше у Ноэ она моргала). И парадоксальным образом, несмотря на кровь, вопли и трупы, это лучше всего описывается словом «прелесть» – поди-ка опиши так «Необратимость».

Этот фильм был очень быстро снят: судя по интервью Ноэ, от зарождения идеи до премьеры в Каннах прошло семь месяцев. Похоже, у Ноэ не было времени задуматься над сценарием – но думать он вообще не любит. Он просто интуитивно понимает, что такое кино, монтаж, энергия, экспрессия, движение, зритель и боль. К такому таланту да такой же ум – и ему не было бы равных. Спасибо, конечно, и на том, пусть снимает хотя бы «Экстазы». Но так пробить, как пробивала «Необратимость», спустя много месяцев взрывавшаяся как заложенная эмоциональная бомба, «Экстаз» не сможет.

Ну и ладно, шутка гения, чего придираться.

«Кислота» уже в прокате, «Экстаз» – с 11 октября

Автор – специальный корреспондент «Комсомольской правды»