Евгений Писарев: «Театр – это не развлечение, а отвлечение»

О Писареве принято говорить как о главном «хитмейкере» театральной Москвы, режиссере, который, как никто другой, умеет ставить комедии, мюзиклы, нарядные оперы. «Пойти на Писарева» автоматически означает пойти на крепкий, яркий и остроумный спектакль. Он завоевал бесчисленное количество театральных премий и взрастил целое поколение театральных звезд, включая Александру Урсуляк и Викторию Исакову.

В интервью «Ведомостям» режиссер рассказал, зачем драматическому режиссеру ставить оперу и что заставляет его верить в театр-праздник.

«Оперный спектакль похож на сновидение»

– Это было предложение театра. Мне тогда сразу на ум пришла связь названия постановки с Камерным театром (спектакль «Адриенна Лекуврер» основателя театра Александра Таирова. – «Ведомости»), память о котором я пытаюсь сохранить. Когда я уже начал работать над этой оперой, понял, что она сильно отличается от драматургического текста пьесы Эжена Скриба. И сделать прямое посвящение Камерному театру невозможно, да, может быть, и не нужно, поскольку тогда бы это были исключительно наши «внутритеатральные» радости. А Большому театру нужен был красивый, изысканный, я бы даже сказал – нарядный спектакль. Его, собственно, я и поставил.

– Безусловно, в первую очередь – во внешнем облике актеров. Вместе с художником по костюмам Викторией Севрюковой и сценографом Зиновием Марголиным мы, конечно, вдохновлялись таировской «Адриенной Лекуврер». Так возникли бумажные парики, сделанные из папье-маше, а не кудри-букли. Так возник синий цвет занавеса (синий – цвет Камерного театра. – «Ведомости»). Ну и другие наши «приветы», которые помогли создать нужную атмосферу.

Хотя, скажу честно, внутренне я до конца не был удовлетворен: эта опера настолько перенасыщена эмоциями, что не впускает в себя интонацию хрустального спектакля Таирова. Тем не менее мне удалось привнести в нее кусочек Пушкинского театра – в спектакле Большого звучит финальный монолог Адриенны в исполнении Александры Урсуляк. И это, с одной стороны, еще одна внутренняя связь, а с другой – попытка хотя бы вот так фрагментарно, но поднять этот материал над просто страстной мелодрамой с отравлением.

– Этот спектакль в меньшей степени несет в себе социальный месседж. Скорее – эмоциональный. Мне кажется, во все времена, а в наши тем более театр – это не развлечение, а отвлечение. А оперный спектакль вообще похож на сновидение – он предполагает некое погружение в мир, не имеющий к реальности и к нашим сегодняшним переживаниям никакого отношения. Я использовал прием «театр в театре», и занавес не случайно является центральным образом в спектакле – где бы ни происходило действие, из театра мы никуда не уходим. И благодаря этому, так скажем, театральному сну, местами очень даже невеселому, но захватывающему и обволакивающему, зритель на время переносится в другую реальность.

– Конечно, это сознательный отказ от быта, от маленьких ролей, которыми напичканы эта пьеса и опера, – все эти слуги, лакеи, костюмеры. Всех заменили театральные духи, которые одеты в камзолы цвета занавеса. Это люди, как бы слившиеся с театром. В какой-то степени они обезличены, а в какой-то помогают приподнять историю над бытовыми страстями. Подчеркнутая театральность сделала их еще более иллюзорными. И конечно, нельзя сбрасывать со счетов музыку. Это определенного рода опера со своим музыкальным строем, против которого нельзя идти. И очень зрительская история.

Это, кстати, понимал и Таиров. Недаром его легендарный спектакль дольше других оставался в репертуаре. И «Федра», и «Оптимистическая трагедия» исчезли гораздо раньше. Именно «Адриенна Лекуврер» имела невероятный успех у публики. 30 лет Алиса Коонен играла Адриенну, она начала играть ее в 30 лет и закончила в 60. Это, конечно, впечатляет! Секрет зрительского успеха заложен в этой пьесе изначально. Ведь если подходить к ней с бытовой точки зрения, любой человек вам скажет, что это белиберда, в которой еще и не разобраться, кто кого любит, кто кого ревнует, при чем здесь отравленные цветы, перепутанные записки. Нелепая мелодрама, турецкий сериал какой-то. (Смеется.)

В спектакле Таирова тоже была нарочитая театральность, но в 1919 г. она родилась от бедности. Именно поэтому вместо настоящих париков появились бумажные, а из нижних юбок родились костюмы. На фотографиях спектакль смотрится немножко кукольным. И я эту «кукольность» и условность позаимствовал.

– Очень весело! Мы сделали спектакль за полтора месяца, которые пролетели очень быстро. Мы так душа в душу репетировали и так смеялись весь этот период, что я немножко волновался. Мне кажется, когда репетиции проходят легко и беззаботно, потом оказывается, что смешно было только нам, а всем остальным неинтересно. И наоборот: когда есть кризис, столкновение, конфликт – рождается что-то очень важное. Я себя успокаивал тем, что есть и другое мнение – говорят, комедию надо репетировать серьезно, а драму – очень весело. Если это так, то мы шли по схеме. (Смеется.)

Что касается солистов, то, наверное, это мой самый счастливый, самый звездный каст. Невероятная мощь материала диктует это. Роль самой Адриенны, безусловно, должна исполнять оперная дива, и я остановил свой выбор на Динаре Алиевой. Помимо того что Динара – потрясающая вокалистка, на мой взгляд, она сделала огромный актерский шаг в этой роли. Даже на премьере это было всеми отмечено. Работать с ней было легко и интересно, она смело бросалась в самые мои неожиданные предложения. Ее темперамент в какой-то степени меня ну если не пугал, то настораживал. (Улыбается.)

С другой стороны, роль Адриенны – это такой объем и диапазон! В ней есть и лирические, и комедийные сцены, и трагедия, даже мелодекламация. Последнее вообще опасная штука. Я показывал Динаре записи Алисы Коонен, рассказывал, что существует две разные правды. Правда жизни и правда театра. Если человек с улицы окажется зрителем сцен с мелодекламациями, он решит, что на сцене сумасшедшие, и убежит. Но если потерпит минут пять, то потом, возможно, улетит в космос вместе с героями. Очень мало кто из артистов владеет искусством мелодекламации. Алла Демидова, Алиса Фрейндлих – вот они могут на сцене оправдать самые неоправдываемые вещи.

Все-таки «Адриенна Лекуврер» – это история про актрису уровня Сары Бернар, Элеоноры Дузе, Веры Комиссаржевской. С актрисой, жизнь которой составляет театр, которая сама по себе есть театр, случается личная катастрофа.

– Она слишком хотела жить жизнью нормального человека. Театр этого не прощает. Если уж тебе дано быть Адриенной Лекуврер, ты не можешь не брать этого в расчет: театр для тебя служение. Совместить это с личными страстями невозможно. В тексте либретто есть прекрасная фраза Мишонне: «Послушай, бедные должны быть с бедными, богатые – с богатыми, люди театра не должны соединяться с людьми из публики». Это очень трагическая и правильная фраза. Ее произносит человек, который действительно искренне любит.

Я был счастлив работать с Владиславом Сулимским. Обычно роль Мишонне открывают комедийным ключом. Какой-то старичок, влюбленный в героиню, в театр, без ярко выраженных мужских признаков. Назначение на эту роль Славы Сулимского и его работа – это хороший противовес всей этой амурной истории. Когда я думал про этот образ, я видел перед глазами Таирова. И если Алиса Коонен для него была Адриенной Лекуврер, то себя он видел не Морисом Саксонским, а именно Мишонне. Вспомнить только эти его письма к Алисе, где он пишет про театр как про спасение от реальности. Нужно разделять эти два мира, а трагедия театральных людей часто в том, что они их путают.

«Искусство мизансцены в опере – важнейшее»

– Работа в опере очень дисциплинирует. Ты тщательнее готовишься к репетиции, а в драме сцены часто рождаются по ходу работы. Опера в большей степени завод, схема, план. Здесь спонтанность невозможна. За год до начала репетиций я «сдал» костюмы и декорации. На каждую сцену у меня было по две репетиции: для одного состава и для другого. В опере решения должны родиться до того, как я начну репетировать. А если решения нет – это моя проблема.

Вообще, мне кажется, если ты ставишь оперы, потом ты можешь снимать кино. Потому что кино – это ведь тоже некое заранее выстроенное решение. Конечно, есть какие-то лазейки, какая-то зона свободы, но внутри заданной структуры. Раскадровка – наше всё в опере, так же как и в кино. Еще одна очень важная тема: сейчас в драматическом театре мизансцена как таковая игнорируется. К примеру, в сцене, в которой кто-то умоляет кого-то о прощении, оба героя могут сидеть на диване и смотреть в зал, ни разу не взглянув друг на друга. В оперном театре так нельзя. Грубо говоря, моя задача как режиссера состоит в том, чтобы любая сцена «сработала» с любыми артистами. При этом не казалась картонной и иллюстративной. Искусство мизансцены в опере – важнейшее, предопределяющее успех.

– Потому что мне нужен соавтор. И я нашел Зиновия именно в таком качестве. Сам по себе я человек сомневающийся, и, чтобы утвердиться в том или ином решении, мне нужен диалог. Иногда я в чем-то уверен, а он, наверное, один из немногих людей, который мне может сказать, что это полная фигня – надо делать по-другому. Я очень дорожу нашей творческой дружбой. Скоро уже 20 лет, как мы работаем вместе. Это не значит, что у нас все всегда получалось. Были и ошибки. Но я уже без слов научился его понимать. А он – меня. Зиновий помогает мне обуздать мое актерское начало, помогает найти метафору, образ. Мы никогда не делали с ним бытовые декорации, к примеру.

– В случае с «Адриенной» был заказ на театральность. И это интересная задача. Большой стиль, Историческая сцена главного театра страны. Ни с кем, кроме Марголина, я при такой постановке задачи работать бы не хотел. А если нужна красота и роскошь в костюмах, если надо сделать людей красивее и наряднее, чем они есть, то это, конечно, Виктория Севрюкова.

Мы с Зиновием никогда не говорим «мой спектакль». И все, кто со мной работает над спектаклем, говорят «наш спектакль». Это наш, нашей творческой команды, спектакль. В этой команде еще режиссер по пластике Албертс Альбертс, хореограф Александра Конникова и другие мастера. Им всем я всецело доверяю и бесконечно ими дорожу.

– Не думаю, что в жизни я такой уж человек-праздник. Как там говорят, в жизни комики – это обязательно мрачные люди? Есть такие примеры, но это не всегда верная формула. Я живой человек. И, как у любого живого человека, у меня бывают разные периоды. Когда-то мне тяжело, когда-то хочется все бросить, в другой момент, наоборот, хочется все возглавить и все сделать. С тем, как меня принято воспринимать, я немножко борюсь. Периодически. С комедий я действительно начинал, это родилось естественно, это часть моей души. Однако человек меняется, предавать свою молодость и свои изначальные порывы не считаю нужным. Для меня театр все равно связан с чем-то праздничным. Но я уже доказал, что могу сделать и такой спектакль, как «Мазепа». Ничего веселого там нет, ни толики юмора.

«Того, что я не люблю, в нашем театре нет»

– Я понял наконец правоту пословицы, что ремонт можно начать, закончить невозможно, его можно только остановить. (Смеется.) Конечно, я доволен, что все сдвинулось с мертвой точки. За четыре месяца было сделано очень много. Вся закулисная часть, а это два этажа. Знаете, квартиру за четыре месяца иногда невозможно отремонтировать. А здесь гримерки, цеха. Все наши костюмеры, гримеры, бутафоры теперь находятся в отремонтированных, чистых помещениях. Появились дополнительные душевые кабины. Увеличилось количество туалетов. Все это красиво, комфортабельно, стильно сделано.

Конечно, мы обновили фасад, часть фойе, входную группу. Но представьте себе, что вы живете в трехкомнатной квартире. Но только в одной из комнат вы сделали прекрасный ремонт. Сейчас хочется обновить и сценическую коробку, и зал, и административный корпус. Работа только началась, это первый этап. Теперь надо поднимать техническую и визуальную часть театра до уровня наших постановок.

– Театр Пушкина в меньшей степени комбинат коммерческих постановок. Действительно, за 13,5 года, что я руковожу театром, сделано много. И я бы, конечно, предпочел не сам об этом рассказывать и оценивать, а чтобы это сделал кто-нибудь, пусть с замечаниями и критикой.

Главная наша сила, как мне видится, в талантливой развивающейся труппе, которая стала командой. Я всегда говорил о том, как важна в театре атмосфера, что это должен быть театр-дом. Когда я пришел, и Виктория Исакова, и Александра Урсуляк, и Александр Матросов – это была молодежь. Сейчас все они уже мастера, костяк театра. За это время пришли также молодые ребята, мои ученики (Писарев руководит актерским курсом в Школе-студии МХАТ. – «Ведомости»), и это тоже поколение, которое о себе уже начинает заявлять. В этой преемственности – залог успеха. Рядом с большими актерами ребята учатся профессии. Этому не научит никакой педагог, никакая школа или даже их совместные молодежные работы.

Взять, к примеру, спектакль «Мадам Рубинштейн», где Артем Ешкин и Дмитрий Власкин играют вместе с Верой Алентовой. Незатейливая пьеса для юбилея, там все понятно. Так вот они поначалу приходили впритык к репетиции и убегали сразу, как она заканчивалась. Молодежь. В это время Алентова была переодета за час, ходила по мизансценам с текстом, потом шла в костюмерный цех и проверяла каждое платье. У артиста определенного уровня есть ответственность за то, в чем он выйдет на сцену, как он выйдет, как будет репетировать, как играть. Через некоторое время эти ребята тоже стали готовиться к репетиции. Никто им про это не говорил, они сами увидели, что народная артистка приезжает заранее, знает текст лучше них и предлагает гораздо больше режиссеру, нежели они. Когда меня спрашивают, не хотите ли сделать студию при театре, я отвечаю, что нет. Я хочу, чтобы лучшие из моих учеников сразу вливались в коллектив. Чтобы потом в какой-то момент стать его основой.

– Когда я пришел, никакой художественной программы у меня не было. Мое появление здесь было связано с трагической ситуацией – уходом из жизни прежнего руководителя театра Романа Козака. Мне было 38 лет, я ни к чему не был готов. Я жил под крылом Олега Павловича Табакова (Писарев долгие годы был помощником Табакова. – «Ведомости») и не знал никаких бытовых и финансовых проблем, способов их решения. Все-таки до того, как стать худруком Театра Пушкина, я 12 лет проработал в нем артистом. Знал и любил этот театр, хотел для него добра. И у меня было несколько козырей, один из них – приятельские отношения с некоторыми неплохими режиссерами, среди которых Деклан Доннеллан и Юрий Бутусов.

Пока я сам «оперялся» и вставал на ноги, ставку я сделал на тех людей, которые могли всколыхнуть театр, изменить его, внести новую энергию, не боясь столкновений и конфликтов. Сейчас, когда я уже опытный художественный руководитель, приходится признать, что интуиция и художественный вкус – это есть художественная программа. Ее не надо специально придумывать, но того, что я не люблю, в нашем театре нет. А то, что я люблю и поклонником чего являюсь, то в театре случилось, это есть и, надеюсь, будет.

– Риск был, безусловно. Во-первых, первая премьера после ремонта. Во-вторых, современная пьеса, а они вообще редко выходят на больших сценах. Но когда Игорь принес эту пьесу, мне показалось, что имеет смысл поставить ее именно на Основной сцене. Площадка на 800 человек предполагает либо какую-то бешеную энергию, либо наличие звезды. Поэтому я уговорил Викторию Исакову поработать с ее постоянным партнером по сцене, но пока еще совершенно не оперившимся режиссером. Для Игоря Теплова, который очень увлечен режиссурой, это третья самостоятельная работа в нашем театре. Мне было важно «подкрепить» его серьезной актрисой и известным именем. Результат превзошел все ожидания. У режиссера повысилась ответственность, а актриса подхватила это непривычное для нее амплуа и непривычный для нее способ существования на сцене, который заложил в спектакль постановщик.

Но скажу, что спектакль этот, безусловно, подойдет не каждому, потому что не все готовы воспринимать такой Викторию Исакову, не все ценят социальную драматургию, не все хотят осознавать, где и как мы живем, ведь это труд. Большинство хочет сказки. Все-таки лучше трагедия про богатых, чем комедия, но про нас.

Даже если к спектаклю «Космос» можно предъявить претензии, победителей не судят. Надо признаться, такой зрительский успех для меня радостное открытие. Мне звонят люди, просят места, а я не могу им ничего предложить. На ближайшие два месяца нет ни одного билета.

– Да, но в то же время ничего приятного они про себя не узнают. Это к вопросу о том, какие спектакли сегодня нужны. Разные. Кому-то нужна сказка, кому-то важно услышать важное для себя, решить какие-то вопросы. Я очень дорожу тем, что в Театре Пушкина мы по-прежнему готовы верить разным режиссерам и доносить до зрителя разную правду. Это происходит в одном и том же доме, это делают одни и те же люди. В какой-то степени это продолжение того, что я делал вместе с Табаковым.

«Самое прекрасное в режиссерской профессии – это репетиции»

– В феврале на Основной сцене должна выйти комедия Эдуардо де Филиппо «Человек и джентльмен». Олег Пышненко, наш артист, который уже сделал в родных стенах спектакль «Инспектор пришел», показал мне эскиз этой постановки с участием Александра Арсентьева, Владимира Жеребцова, Саши Анисимова, Иры Бяковой и других замечательных артистов. Это было так смешно, так легко, так искренне! Сейчас очень сложно создать радостный спектакль. Не просто смешной, а именно радостный. Поэтому я принял решение выпустить полноценную работу. Сам я уже не способен на такие абсолютно радостные спектакли.

– Это очень нужно и публике, и нам самим, для нашего же внутреннего оздоровления. Я счастлив, что находятся люди, которые эти солнечные лучи готовы протягивать дальше. В случае с «Человеком и джентльменом», мне кажется, получится замечательный спектакль. Художник Максим Обрезков задумал декорации и костюмы в феллиниевской традиции. Не неореалистической, в которой часто ставят де Филиппо, а именно клоунской, цветной и радостной.

Вслед за этим Володя Киммельман поставит повесть Бориса Васильева «Завтра была война». Это замечательная литература и очень современное произведение. А еще это возможность объединить выпускников нескольких моих курсов и их педагогов в Школе-студии МХАТ на сцене Театра Пушкина. Главные взрослые роли будут играть педагоги – Андрей Владимирович Кузичев, Владимир Александрович Майзингер и специально приглашенная педагог Евгения Олеговна Дмитриева. Прекрасная актриса Настя Лебедева сыграет роль Валендры, которую когда-то в кино играла Вера Валентиновна Алентова.

А сам я думаю про работу, все-таки связанную с грядущим юбилеем Театра Пушкина. В будущем году нашему театру исполнится 75 лет, а Камерному – 110 лет. Я думаю о названии из репертуара Камерного театра. Каком именно – пока не скажу.

– Буду ставить в Музыкальном театре им. Станиславского и Немировича-Данченко оперу Родиона Щедрина «Не только любовь». Премьера назначена на 8 марта. Приступаю буквально после Нового года. Сейчас активно готовлюсь.

Летом под конец сезона в театре «Новая опера» выйдет моя третья за этот сезон опера – «Почтальон из Лонжюмо» Адольфа Адана. Вообще, все три названия очень разные. «Адриенна Лекуврер» – трагическая сказка. «Не только любовь» – драма про послевоенную деревню. А «Почтальон» – комическая опера автора, подарившего нам музыку к балетам «Корсар» и «Жизель». Мне она напоминает водевиль «Соломенная шляпка». Как будто бы это она, но в опере. Такая великолепная белиберда. Когда я послушал, сказал дирижеру Нонсье Клеману: «Слушайте, вас не смущает, что это совсем уж идиотизм?» На что он замечательно ответил: «Ну это же очаровательный идиотизм, прелестный». Я тогда подумал, что общение с таким человеком многое мне даст, может быть, я заряжусь и смогу хотя бы в музыкальном театре сделать что-то смешное. На радость зрителям.

– Если говорить о режиссерской профессии, наверное, возможность создавать свой мир. Жизнь такова, что мы живем в предлагаемых обстоятельствах, на которые повлиять никак не можем. Мы можем только их принять. Театр же – это счастливая попытка, возможность создать собственные предлагаемые обстоятельства. Создать собственный мир, собственную эпоху. А самое прекрасное в режиссерской профессии – это репетиции. Когда спектакль уже готов, режиссер становится как будто бы и не нужен. Это всегда грустно. Артисты на сцене дышат, а ты уже за бортом. В этом смысле это очень одинокая профессия. Но есть счастье репетиции, счастье открытий. Человек не мог, не понимал, не знал, как сделать. И вдруг вместе с тобой он обретает голос и смысл.

Что касается моей работы в Школе-студии МХАТ – то здесь это мои студенты. Я раньше не очень понимал, что это взаимодействие на самом деле взаимообогащение. Мне все время казалось: они кровососы. (Смеется.) Но вот уже третий курс выпускаю и теперь наконец понимаю девиз Марии Осиповны Кнебель – «учить учась». Мне кажется, это я хожу к ним учиться. Учиться жить, учиться видеть мир не только своими опытными уже и грустными глазами, а их, может быть, наивными, незащищенными. Раньше я думал, что педагогика мне нужна, чтобы воспитывать новые поколения актеров. На самом деле это нужно, чтобы не закостенеть и продолжать чувствовать себя живым, продолжать жить и учиться.