МИРОВОЕ СОРЕВНОВАНИЕ: Уроки английского

Буквально на глазах произошла удивительная перемена. С начала 1990-х гг. экономики высокоразвитых англоязычных стран стали работать лучше, чем экономики четырех богатейших неанглоязычных стран – Японии, Германии, Франции и Италии. Длившийся несколько десятилетий с момента окончания Второй мировой войны упадок англоязычных закончился. Почему произошла эта перемена и как долго будет сохраняться нынешняя расстановка сил? Об этом дальше. Но сначала нужно понять, что произошло.

“Англичане” вышли вперед

Между 1991 (худшим годом циклического спада американской экономики) и 2004 гг. валовой внутренний продукт (ВВП) Австралии, США, Канады и Великобритании рос значительно быстрее, чем ВВП Франции, Италии, Японии и Германии (см. график). При расчете ВВП на душу населения по паритету покупательной способности (ППС) картина аналогична. Между 1991 и 2004 гг. ВВП Австралии вырос на 39%, Великобритании – на 32%, США – на 30%, Канады – на 29%. Между тем ВВП Франции увеличился лишь на 19%, Италии – на 17%, Германии – на 15%, Японии – на 14%.

В итоге произошли значительные изменения в относительных доходах. В 1991 г., даже после объединения, ВВП Германии (по ППС) был на 3% выше, чем в Великобритании. К 2004 г. он был примерно на 11% ниже. Италия, которая была богаче Великобритании на 2%, за тот же период стала беднее на 9%.

Если мы добавим Ирландию и Новую Зеландию в список англоязычных стран, контраст будет еще ярче: ВВП Новой Зеландии вырос с 1991 по 2004 г. на 30%, так же как и в США, а ВВП Ирландии – на фантастический 131%. Относительно успешными были также высокоразвитые экономики скандинавских стран (Дания, Финляндия, Швеция) и Голландии.

Сравнение, с одной стороны, четырех крупнейших англоязычных стран, а с другой – Японии вместе с тремя крупными странами континентальной Европы неслучайно. За исключением Австралии, они составляют семерку крупнейших высокоразвитых государств. На долю четырех англоязычных стран в 2003 г. пришлось 48% ВВП Организации по экономическому сотрудничеству и развитию (ОЭСР), а на долю второй четверки – 33%. Это передовые, доминирующие экономики мира.

Для того чтобы оценить произошедшую трансформацию, необходимо взглянуть на весь период, прошедший со времен окончания Второй мировой войны. С окончанием золотой эры 1950–1973 гг. показатели роста четырех неанглоязычных стран ухудшались c каждым новым циклом: эра двух нефтяных шоков (1973–1981 гг.), затем период роста 1980-х (1981–1991 гг.) и, наконец, период недавнего роста (1991–2004 гг.).

В то время как былые “зайцы” резко сбавили темп бега, англоязычные “черепахи” ускорились, хотя и в меру. Эти четыре страны никогда не росли так быстро, как Япония, Германия, Франция и Италия в 1950-х и 1960-х гг. Но при этом и не замедлялись так сильно, как “неанглоязычные” в 90-е.

Показатели производительности демонстрируют в целом такую же динамику, как и подушевой ВВП. Рост производительности в четырех неанглоязычных странах был намного выше, чем в англоязычных в 1970-х гг., но затем резко упал.

То же самое на рынке труда. В 1950-х и 1960-х гг. уровень безработицы в США был намного выше, чем в континентальной Европе. Сегодня он намного ниже – и не потому, что он снизился в США, а потому, что он стремительно вырос в Европе.

Еще более наглядно положение с прибылью на инвестированный капитал. Это проще увидеть с помощью предельного коэффициента капиталоотдачи (Icor) – объема инвестиций, разделенного на вызванный ими прирост выпуска. За последнее десятилетие одна и та же валовая сумма капиталовложений в четырех англоязычных странах позволяла создать примерно в два раза больше продукции, чем во второй четверке.

И объясняется это явление не тем, что коэффициенты Icor в англоязычных странах ниже, чем они были 30 лет назад, а тем, что в неанглоязычных странах они очень сильно выросли. Особенно в Японии – ее усредненный за 10 лет коэффициент Icor составил 20 против всего лишь 3 30 лет назад.

Возникают три серьезных вопроса. Во-первых, почему показатели экономического развития неанглоязычных стран так сильно ухудшились? Во-вторых, почему они улучшились в англоязычных странах хотя бы по сравнению с упадком 1970-х? Наконец, в-третьих, будет ли превосходство англоязычной группы длительным?

Частично ответ в том, что рост Японии, Германии, Франции и Италии не мог длиться долго, поскольку он был догоняющим. Однако этим нельзя объяснить, почему выдающиеся показатели роста обернулись со временем отставанием.

Существуют три вида объяснений: во-первых, что их успех и был причиной неудачи, во-вторых, что они не смогли приспособиться к переменам в мировой экономике, наконец, в-третьих, что они совершали ошибки в управлении. Проверим последовательно каждое из этих объяснений.

Что помешало неанглоязычным

Экономистом, который лучше всего изложил аргументы в пользу первой точки зрения, был покойный Манкур Олсон (книга “Взлет и падение народов”, The Rise and Decline of Nations). Олсон утверждает, что появление “распределительных коалиций” – групп интересов, каждая из которых ищет свою узкую выгоду, – приводит к окостенению экономики. Поражение в войне освободило экономики Японии, Германии, Франции и Италии от многих подобных коалиций, и им легче стало расти.

Но чем лучше идут дела, тем больше самоуспокоенности. Сильные распределительные коалиции возникли вновь, поскольку экономический успех создавал иллюзию безболезненности при повышении налогов и ужесточении регулирования. В трех странах континентальной Европы в 1960-х и 1970-х гг. ужесточилось госрегулирование и резко выросли государственные расходы, в том числе социальные. Со временем это привело к истощению экономики, уменьшило ее способность к инновациям. В итоге снизился рост производительности и выросла безработица.

Второе объяснение (что эти невероятно успешные экономики не смогли приспособиться к изменяющемуся миру) состоит из трех компонентов.

Первый компонент. Эти экономики имели высокий уровень сбережений и инвестиций. Но по мере роста их богатства и прекращения роста рабочей силы (а в случае Японии, Германии и Италии даже ее уменьшения) возможности для инвестиций сократились. В результате экономикам стали свойственны хронический избыток частных сбережений и хронически дефицитный совокупный спрос (особенно в Японии и Германии).

Второй компонент. Все четыре экономики, но особенно Германия и Япония, были странами поздней индустриализации, поэтому они имели сильную промышленность и слабый сектор услуг. К 80-м гг. эра догоняющей индустриализации завершилась. Промышленные компании мирового уровня стали искать возможности выпуска своей продукции за рубежом – там, где ниже затраты, а спрос более динамичен. А на родине сектор услуг, необходимый для создания новых доходов и рабочих мест, был относительно слаб и находился под давлением назойливого регулирования.

Третий компонент. Огромный шанс для высокоразвитых стран сегодня заключается в использовании информационных технологий. Для его использования требуется высокая степень гибкости бизнеса. Однако огромные затраты на увольнение рабочих и закрытие предприятий мешают адаптации экономик к новым условиям, особенно в континентальной Европе.

Третье объяснение (что они совершили одинаковые ошибки управления) состоит в том, что Япония и страны еврозоны проводили недостаточно экспансионистскую монетарную и бюджетно-налоговую политику. В итоге они пострадали от слабого внутреннего спроса и чрезмерных упований на внешний спрос.

В Японии ошибкой стал запоздалый ответ на крушение цен на рынке недвижимости. В странах еврозоны, как многие полагают, ошибки были допущены в экономической политике объединенной Германии.

Кроме того, в странах еврозоны, несмотря на слабый спрос, уровень инфляции оставался невероятно постоянным: потребительские цены росли более чем на 2% в 2001, 2002, 2003 и 2004 гг., несмотря на ежегодный прирост избыточных мощностей. В этом видятся слабость влияния рынка и провал мер по дерегулированию экономики.

Лидерам помогли реформы

Вернемся к нашему второму большому вопросу: почему экономические показатели англоязычных стран улучшились? Можно сказать, что их относительные (или даже абсолютные) плохие показатели в 1960-х и 1970-х гг. стимулировали крупные реформы во всех четырех странах, не говоря уже об Ирландии и Новой Зеландии. Они не только значительно дерегулировали свои экономики, но и существенно улучшили монетарную и финансовую дисциплину.

Экономики, которые уже длительное время были относительно слабы в промышленности, оказались более подготовлены к росту сектора услуг. Их финансовые системы были также отлично приспособлены к обслуживанию перетока сбережений домохозяйств – от тех, кто имеет избыток накоплений (обычно у пожилых людей), к тем, кто испытывает их дефицит (обычно у молодых семей). Тем самым удалось удерживать частные сбережения на низком уровне и стимулировать потребление.

Кроме того, в мире возник недостаток кредитоспособных заемщиков в то время, как некоторые крупные экономики имели избыточные сбережения. Англоязычные страны оказались идеально приспособлены для того, чтобы воспользоваться этим разрывом. Наконец, их экономики относительно успешно использовали новые технологические возможности для повышения производительности: США, Австралия и Канада продемонстрировали заметное ускорение роста производительности с середины 90-х гг., хотя в Британии это менее очевидно.

Остается последний из наших трех больших вопросов: продолжат ли англоязычные страны и дальше опережать остальных, или они вновь начнут отставать, или останутся на нынешнем уровне?

Если опыт что-нибудь и подсказывает, то только то, что былые успехи не гарантируют будущих. Недостатки англоязычных стран очевидны: у США, Великобритании и Австралии значительный дефицит текущих счетов, Великобритания и США используют агрессивную финансовую политику для преодоления недавнего экономического спада, наконец, во всех четырех странах очень низкий уровень частных сбережений. Исправления в любой из этих (взаимосвязанных) сфер могут быть болезненными.

Между тем макроэкономические просчеты, которые повлияли на состояние Японии и большей части стран еврозоны в последнее десятилетие, должны в какой-то момент исчерпать себя. Позволят ли укрепившиеся группы интересов в этих странах повысить доходность инвестиций, гибкость рынков сбыта и труда и тем самым вновь обогнать англоязычные страны по экономическим показателям? Следующие 10 лет дадут нам ответ. (FT, 13.01.2005, перевел Олег Черницкий.).