“Поэма экстаза” и парень из джаза
В принципе, концерт был строгим и академичным. Дирижер Александр Ведерников, отлучившийся за пульт РНО из Большого театра, где он только что провел премьеру “Фальстафа” Верди, а теперь готовит “Детей Розенталя” Десятникова, раскрывал перед слушателем прекрасные страницы русской музыки. Выбор героев отличался четкостью и ясностью: с одной стороны, Лядов, с другой – Скрябин. Опусы двух композиторов, прозвучавшие в этот вечер со сцены Концертного зала имени Чайковского, были созданы в одни и те же годы – в самом конце XIX в. или в первое десятилетие двадцатого, – но отличались как небо и земля. За земные материи отвечал Лядов. Гремел и очаровывал его “Польский”, написанный к пушкинскому юбилею 1899 г. Журчали “Восемь народных песен” – оркестровые обработки духовных стихов, былин, хороводных и плясовых, в одной из которых скрипачам РНО пришлось взять скрипки на манер балалаек. Прекраснодушный взгляд композитора на народную культуру сочетался с его ювелирной работой, которую оркестр стремился передать с уважительным тщанием. За музыку сфер представительствовал Скрябин. Даже его ранняя и немногословная поэма “Мечты” казалась не от мира сего, что же говорить о “Поэме экстаза”, окончательно вырвавшейся из пределов человеческих измерений на просторы космических буйств духа.
Но как бы ни были далеки друг от друга экономный сказочник и необузданный разведчик вселенной, их сближало важное качество – пытливая внимательность слуха. Есть много общего в тех поисках тонкой гармонии, которую Лядов пытался извлечь из сплетения народных напевов, а Скрябин – расслышать в темной глубине символа. Очевидно, это качество общее для русской музыки того переходного времени, когда национальное искусство уже завоевало в нелегких боях право на особость, но еще не ввязалось в общемировые модернистские битвы. Даром чуткого восприятия сполна обладал и третий герой программы – Глазунов, на старости лет поехавший в Париж и услышавший там джаз.
Глазунову джаз очень понравился, и под влиянием новых впечатлений он написал Концерт для саксофона и струнных. Это не значит, что Глазунов написал джазовый концерт. Саксофон – инструмент не из джаза, а из французского романтизма, был освоен французами в симфонических партитурах. Вот и русский композитор сочинил академическую партитуру, полную той пряной и избыточной красоты, которая бывает присуща перезревшим историческим стилям.
Сыграть в программе РНО глазуновский концерт был приглашен Игорь Бутман. Политика сотрудничества с джазовыми музыкантами Российского национального оркестра давно в ходу, оркестр делал целые программы с Дэйвом Брубеком, Уинтоном Марсалисом, Рэем Чарльзом. Однако Игорю Бутману предстояло исполнять вовсе не джаз, с чем, очевидно, музыканту не захотелось смириться. Упорное стремление джазмена отклоняться на виражах от метрической сетки привело к тому, что оркестр Ведерникова и саксофон Бутмана словно играли разную музыку. Кое-где джазовая фантазия могла быть уместной – например, в каденции, куда Бутман ухитрился вплести мотив из Эллингтона. Отдельные джазовые приемы тоже остроумно приперчивали линию солиста, но в целом попытки Бутмана оджазировать Глазунова остались не более чем забавой.
Программу РНО выручило то, что и концерт Глазунова, и бисовая “Колыбельная” Гершвина, которую Бутман играл соло, а свой темперамент наконец-то применил по назначению, остались эпизодом концерта и позволили Скрябину поставить все на свои места. По завершении “Поэмы экстаза” Ведерников с полным основанием поднимал солистов оркестра на персональные поклоны, а главным избранником искусства в этот вечер остался не Игорь Бутман, а солист оркестра Владислав Лаврик, сыгравший ответственное соло трубы отменным чистым звуком и в соответствии со стилем произведения.