Лирическая трагедия

Новая работа Большого театра – знаковое произведение современного искусства, стремящегося пробиться от игр постмодернизма к душевной открытости. В основании замысла лежит умозрительная концепция в границах искусства, говорящего об искусстве: героями оперы стали дубли (клоны) пяти великих оперных композиторов. Развитие же замысла поведено в русло искусства, говорящего о человеке: дублям дано любить, отчаиваться, обретать и жертвовать. История детей генетика-идеалиста Розенталя – история семьи и утраты. В опере есть колыбельная, которую отец и четверо детей тихо поют пятому маленькому братику – только что сотворенному Розенталем Моцарту: “Тихая ночь. Встали созвездья...” Этот квинтет – шедевр самой высокой пробы, в котором простые и значительные строки Сорокина соединяются с затаенной и трепетной музыкой Десятникова, маленькая семейная мистерия, проникнутая тайной Рождества (и написанная на мотив из вагнеровского “Парсифаля”). Она находит свое трагическое отражение в финале, где к одинокому Моцарту в подобном ансамбле присоединяются голоса умерших близких.

Высокие страницы, способные вызвать чистые слезы, сплетены в опере со множеством лирических и жанровых сцен, где авторам удается быть забавными, увлекательными, блестяще пародийными. Работа Сорокина – самая ровная: ему удалось без швов соединить смачные клише, почерпнутые из классических оперных либретто, с бесхитростной лирикой от первого лица. Десятников сработал виртуозно и объемно, написав немало красивых и по-оперному запоминающихся эпизодов, где его персональный стиль явлен на уровне лучших образцов его же симфонических, камерных и киношных произведений. Однако сознательное претворение стилей избранных в герои композиторов мешается с эмпирическим, непреодоленным влиянием совсем других композиторов – Стравинского, Прокофьева, Шостаковича, Берга. И это присутствие в музыке Десятникова оперных мастеров ХХ века затрудняет ему декларированный творческий диалог с оперой века XIX.

Герои оперы не в равной степени совместили в себе черты дублированных композиторов и живых людей. Лучший из детей Розенталя – Чайковский (и лучшая работа артиста – тенор Максим Пастер): великовозрастный смешной ребенок-нытик. Среди персонажей опер самого Чайковского такого нет, образ абсолютно оригинален. Он решен через искусную музыкальную стилизацию, в которой органично и очень по-чайковски звучит даже пионерская песенка Дунаевского, и через онегинскую няню (уморительная Ирина Удалова), которая поет с Петрушей дуэтом, попутно отбирая у него папиросы. Колоритным получился и Мусоргский (Валерий Гильманов), хотя он на самом деле не Мусоргский, а беспутный монах Варлаам из его “Бориса Годунова”, а по десятниковской музыке – кое-где Римский-Корсаков. Менее ясно с Вагнером. В вагнеровском музыкальном контексте решен скорее сам папа Розенталь (Вадим Лынковский), Вагнер же в прелестном исполнении голосистой Евгении Сегенюк выглядит просто подростком-травести. Текст его арии развивает ключевой для Вагнера образ лебедя, музыка возвышенна, но от Вагнера далека. Совсем неудачен благородный заступник Верди (и неярок баритон Андрей Григорьев). Он решен через лирические сцены... Моцарта и его возлюбленной, проститутки Тани. Их дуэт “Прекрасна ты, дитя вокзалов” действительно хорош, но ария, которую распевает сам Верди, и ведомый им хор проституток Viva l’amore смахивают на Масканьи, а пение на итальянском языке отдает макаронным весельем. Главный дубль, Моцарт, как композитор почти отсутствует (парик, флейта да пять нот в финале), но, наделенный любовной линией, занятной предысторией и темпераментным исполнением Романа Муравицкого, раскрывается как человек. Потерявшие отца “избранники неба” во втором акте обретают Таню (точная и обаятельная Елена Вознесенская), и приобщение лирической героини к избранным вызывает доверие. Многовато места занимает Кела (изящный Николай Казанский), лишенный яркой музыки и масштаба злодейской личности, – ну, сутенер и сутенер, подсыпал композиторам яду.

Эймунтас Някрошюс новому произведению частью помог, а большей частью помешал. Режиссер остроумно придумал облик самих дублей, создал условный мир, провел свою авторскую линию и нашел несколько эффектных сценических метафор – но замусорил постановку невообразимым количеством параллельного и постороннего сценического действия. Проявив недоверие к музыке и слову, тандему Десятникова – Сорокина он остался чужим. Зато дирижерская работа Александра Ведерникова – уважительная, заинтересованная и кропотливая – оказалась почти безупречной. И не его вина, что против работали невыгодные акустические условия Новой сцены театра, скверная дикция многих певцов и хора, а местами и невыгодная оркестровка.

Премьера прошла с явным успехом, страсти депутатов и активистов остались за стенами, хотя во время спектакля и поступил звонок о заложенной бомбе. Судьба творцов по-настоящему современного оперного искусства всегда была трудна: Верди изводили цензурой, Вагнер скрывался от полиции, Моцарта отравили, Мусоргского довели до белой горячки, Чайковского – до самоубийства. Свет их искусства остался, и сегодня такой же свет излучают спорные, но очень талантливые “Дети Розенталя”.