Мания премьеры

Но самые чудаческие чудеса творились в день открытия “Музикгебау” – нового концертного зала в Амстердаме, предназначенного для новой музыки. Вместо привычного разрезания ленточки королеве Беатрикс пришлось со всей силы ударить в гигантский гонг. Королевское соло вдохновило директора “Музикгебау” Яна Волфа: “Вот эти-то обертоны и будут звучать в зале следующие сто лет”. Открытие “Музикгебау” не случайно попало в программу Holland Festival. Пьер Ауди в нынешнем фестивале выделил обертоны будущего, и они обещают многое: отныне Holland Festival будет не только европейским фестивалем с заслугами, но и представительным мероприятием.

Еще в 1980-е Holland Festival был весьма прогрессивным, выделяясь на фоне благополучной фестивальной Европы лапидарностью мысли и ясной концепцией. Однако позже позиции были утрачены. Предыдущий худрук фестиваля Иво ван Хове оставил в наследство слабый организм, производящий крошечные проекты, которые подверстывались под июньское расписание крупных залов Амстердама.

Новый сюжет фестивалю придумал его новый худрук Пьер Ауди. До сих пор главной заслугой Ауди считался вывод из кризиса Нидерландской оперы – для этого Ауди пришлось превратить театр из репертуарного в проектный. Нидерландская опера прогремела на весь мир, поставив “Жизнь с идиотом” Шнитке, а потом залучив на свои подмостки Питера Гринуэя. Теперь наступила очередь возрождать Holland Festival.

Все прошедшие годы фестиваль одаривал публику разными искусствами по отдельности. В этом году он, напротив, предложил их все сразу, оптом, перетасовав ингредиенты в разных пропорциях и на разных площадках. Сведя музыку и балет, театр и кино, “Рай и ад”, “Ангелов и демонов”.

Пьер Ауди начал очень агрессивно. У фестиваля полностью сменился имидж, в том числе визуальный; появился сквозной сюжет. Расширилась география – место традиционных вариаций на тему “Европа и Америка”, “Европа и Новая Европа” заняла транскультурность: гагаку из Японии, суфи из Таджикистана, мум из Исландии, мау из Самоа, уличные музыканты из Португалии, “африканские трубадуры”, а рядом с ними – самые модные имена театральной режиссуры, оперы и танца. Последние, кстати, занимались явно не своим делом: Роберт Уилсон ставил балет, Ги Кассирс – оперу, а Питер Селларс – кантаты Баха. Получалось у них не всегда убедительно, но всегда крайне необычно.

Впрочем, свои прямые обязанности они тоже исполнили с лихвой.

Питер Брук привез в Амстердам “поиски театра” – африканскую притчу “Тьерно Бокар”, свой главный прошлогодний хит.

Любитель повозиться с непрофессионалами, чьи тела украшены разнообразными увечьями, Пиппо Дельбоно показал почти забытую, но от этого не менее впечатляющую работу – “Тишина” – про то, как в 1968 г. на Сицилии случилось землетрясение и как оно уничтожило деревеньку.

Но переплюнул всех бельгиец Ги Кассирс. Он сделал версию “В поисках утраченного времени” и поставил ее с роттердамским ro theater в виде тетралогии, которая по масштабам и сложности не уступает вагнеровской. Цикл был открыт в 2003 г., премьера последней части прошла в мае 2005-го. До появления в программе нынешнего Holland Festival спектакли возили по Европе по частям, собирая всюду изрядную прессу. У каждого фрагмента была своя сценическая история, и зависела она от того, с каким театром осуществлялось совместное продюсирование. Общую историю сочинил Пьер Ауди, предложив сыграть тетралогию в два вечера.

В отличие от старого Holland Festival на новом все премьерное, или стремится быть таковым. Импортированные спектакли обрастают контекстом, местными версиями и режиссерской правкой. В случае с Прустом формально премьерным стал показ всего цикла, но также его “досочинение”, опутывание многочисленными тусовками и talks, включая “Ночь Пруста” с музыкой, закусками и прочими цитатами из Пруста.

В опере художественного произвола было не меньше. В неизменном виде прошли только спектакли Гамбургской оперы (“Воццек” и “Лулу” Альбана Берга) и премьерная серия спектаклей самой Нидерландской оперы – “Любовь к трем апельсинам” Прокофьева. В присланной из Финской национальной оперы “Любви издалека” Кайи Саарьяхо Ауди заменил оригинальную постановку Питера Селларса своим mise-en-espace. А перенос оперы голландца Роба Зейдама “Любовное исступление” из американского Тэнглвуда в Амстердам и вовсе нельзя считать переносом: спектакль пересобрали, причем так, что он запросто потянет и на “спектакль сезона”, и на “событие года”.

Оперой опус Зейдама назвать можно разве что с натяжкой: это скорее сценическая оратория в духе “Царя Эдипа”. Никаких драматических перипетий в ней нет. Испанская королева Иоанна Безумная, похоронив мужа, мотается по стране с его гробом. Время от времени она его открывает, для чего – никто не знает, но ходят упорные слухи о некрофилии. Роб Зейдам составил либретто на основе исторических хроник времен Возрождения и музыку сочинил подходящую – изысканную, полную терпких ренессансных гармоний, но одновременно крайне эстетскую, не оставляющую сомнений о времени сочинения. Иоанна поет на три голоса, ведь она, как минимум, шизофреничка. Ход не новый (в “Потопе” Стравинского Бог поет двумя голосами), но сильный, особенно если учесть, что поют эти партии настоящие сирены – Клэрон Макфадден, Барбара Ханниган и Йонг Хи Ким. Под стать музыке и спектакль: медленный, изысканный, стильный (режиссером выступил все тот же Ги Кассирс), решенный с применением новейших примочек вроде инфракрасных проекций, live video, монтажа в реальном времени заранее отснятого материала и съемок по ходу спектакля.

В таком соседстве старая добрая “Любовь к трем апельсинам” рисковала показаться безнадежно отставшей от жизни, ведь ничего особенного, специально фестивального, в опере Прокофьева французский постановщик Лоран Пелли не открыл. В фестивальной компании она выделялась не сценическим хайтеком, а крепким, порой досадным академизмом. Пелли, правда, здорово разделался с массовкой, разбив трагиков, лириков, комиков и чудаков на два лагеря – оперная публика и оперные герои. Хоровые сцены и хореографические номера оказались самой сильной стороной спектакля. Почти по-булгаковски блистательно сделана игра в карты мага Челио и Фаты Морганы: участники партии кружат по сцене на стульях с высоченными ножками, а стулья таскают уморительные злобно-наивные чертики.