К новым сочинениям надо относиться с пиететом

1 октября Большой симфонический оркестр им. П. И. Чайковского открывает в Большом зале Московской консерватории свой 75-й сезон. В преддверии открытия “Ведомости” задали вопросы художественному руководителю и главному дирижеру оркестра Владимиру Федосееву.

– Что будет особенного в юбилейном сезоне?

– Моя идея – показать форму оркестра, его репертуар, стили шире, чем обычно. В декабре будет Восьмая Малера с огромным хором академии, приглашенными солистами – восемь певцов, некоторые с Запада, знающие это сочинение. В ноябре к 90-летию Свиридова дадим Патетическую ораторию, пригласили баса Сергея Алексашкина – он продолжатель пути Александра Ведерникова, а Ведерников был рожден Свиридовым. Большой хор, площадной – необъятный, как на улице. Будет концерт по заявкам “Вы нам писали”: в прошлом сезоне мы просили опускать в ящик пожелания. Выполняя заявки, будем играть и Адажиетто из Пятой Малера, и оперетту, но и музыку барокко – есть оригинальные заявки. На открытии сезона – Четвертая Шостаковича, ее мало кто играет. Будет норвежская, бразильская музыка, будет симфония Сен-Санса Urbs Roma, даже во Франции ее не знают. И много другого.

– Событием прошлого сезона стал бетховенский цикл. А теперь?

– Новый цикл – послеполуденные концерты “Играем Чайковского”. Каждое воскресенье. Циклы очень притягивают внимание.

– Люди тянутся к систематическому образованию?

– Да, им интересно, когда играется все подряд – все концерты или симфонии одного композитора. Через год мы задумали сыграть всего Брамса и Гайдна.

– Гайдна – все 104 симфонии?

– Нет, не все, а сколько воскресений хватит.

– Вы следите за балансом между популярными произведениями и редкими?

– Конечно.

– Вас тяготит эта необходимость?

– Нет, нисколько. Вы помните, мы к окончанию войны давали программу песен, сделали новые оркестровки, пригласили певцов – не эстрадных. А сейчас есть идея сделать концерт русского романса.

– А при выборе современного репертуара вы не склонны к модернизму, у вас свой круг близких авторов?

– Играю Владимира Рубина, у него глубокие истоки в нашей культуре. Свиридов – само собой, Роман Леденев. Валерий Кикта много нам приносит. Хотя и Губайдулину играю, и Щедрина. Мы провели конкурс на сочинение 10–12 минут, посвященное БСО. Это будет особый концерт, я сам буду дирижировать. Без этого обойтись нельзя – свежая мысль нужна. Если относиться к новым сочинениям с пиететом, то их исполнение может привнести что-то и в классическую музыку.

– Что, например?

– Исполнительское ощущение. Трудно найти оригинальный ход в симфонии Чайковского, и вдруг новое сочинение подсказывает тебе нечто интерпретационное.

– То есть, сыграв Гаврилина, вы находите ключ к Чайковскому?

– Да, есть какой-то мост.

– В Европе вы исполняете русских композиторов?

– Да, Бориса Чайковского играл в Германии, Норвегии, Японии и записал, Кикту – в Австрии, Свиридова – в Англии и Японии, причем целое отделение, с хором. Свиридов воспринимается как бомба.

– Жаль, что Свиридова все же мало знают на Западе.

– Мало. А кто же его исполняет, кроме нас? Никто и не старается.

– Хворостовский пел.

– Пел, и замечательно, но кончил петь. А ведь надо постоянно раскачивать. Вот Губайдулину играют много, и есть имя. А Свиридова играет только БСО. Западные музыканты его не играют. Раньше нас спрашивали: что это за композитор, он современный? Пришлите нам запись – и мы посылали запись. А теперь каждый раз директор зала в Лондоне просит Свиридова. И мы играем “Время, вперед!”. В Альберт-холле.

– Помимо БСО вы много работаете в Цюрихской опере.

– Цюрих стал для меня вторым домом музыки. Я поставил там много русских опер – “Китеж”, “Салтан”, “Евгений Онегин”, “Пиковая дама”. Последняя – “Царская невеста”. Дальше – Шостакович, “Катерина Измайлова”. Вторая редакция. Не “Леди Макбет Мценского уезда”, а именно “Катерина Измайлова”.

– Но ведь в мире давно уже ставят только первую редакцию.

– Я настоял. У меня есть копия письма Шостаковича Николаю Бенуа в Ла Скала. “Я узнал, он пишет, что вы ставите мою оперу. Дорогой, если хотите ставить, то, пожалуйста, вторую редакцию. Если хотите первую, то лучше вообще не трогать. Я сделал много поправок во второй редакции”. Я вручил это письмо руководству в Цюрихе, и они согласились. Еще я там дирижирую балетом – Пятой симфонией Малера. Оркестр на сцене, я стою спиной к балету, даже его не вижу. Замечательная идея – близкое и далекое. Хореограф – Ханс Шперли. Причем он модернист, новатор. Вы знаете, что меня привлекло? Его балетный спектакль “Моцарт”. Открывается занавес, сквозь сцену видна дверь на улицу, из троллейбуса выходит Моцарт в балетном костюме, начинает танцевать. С ним я буду и “Лебединое” ставить.

– С балетмейстером Шперли у вас творческий контакт установился. А с оперными режиссерами одни сложности?

– Есть примеры замечательные. В Ла Скала я делал “Сказку о царе Салтане” с Лукой Ронкони – это модерн, но идущий от музыки. “Любовь трех королей” Монтемецци в Вене с Филиппом Арло. “Китеж” с Гарри Купфером в Брегенце – тоже модерн, но со знанием музыки и истории. Перенос действия в другое время тоже возможен, но если идет от музыки. Все зависит от меры таланта. Но вообще, сейчас большая проблема с режиссурой, я с этим столкнулся. Ужас, когда полуграмотный режиссер не понимает истории, не знает традиций. Я ставил “Ивана Сусанина” – сплошные клише. Если русская опера – должна быть водка. В “Царской невесте” пьют водку прямо из бутылки.

– “Поболе жениху, поменее невесте...”

– Да, именно. Собакин поет с зятем, а в это время врач осматривает девиц без трусиков. И в зубы смотрит. Публика не знает и думает: а может, так и было при Иване Грозном? Протестовать? Бесполезно. Была эпоха – примадонны властвовали, потом настала эпоха дирижеров, теперь – режиссеров. Он безграмотен, но он главный. Может быть, стоит созвать мировую конференцию директоров, режиссеров и дирижеров и поставить этот вопрос?