День рыбака

Сценический образ, сознательно выстроенный Йеном Бостриджем, – существо, которое немедленно хочется пожалеть, утешить и накормить леденцами. Помимо типично утлой комплекции, в нем – та классическая Англия, где замерзшие коленки, растрепанные вихры и красные после учительской линейки ладошки. Со строем песен Шуберта, чей герой вечно одинок, бездомен и только у ручья находит покой, такой образ мог бы теоретически гармонировать, если бы не экзальтированность, обязанная своим происхождением европейским неврозам ХХ века. Слабогрудое форте певца и его манера болтаться влево-вправо, судорожно зацепившись рукой за рояль, – наглядные симптомы того этапа, на котором оказалась традиция камерного вокального музицирования в эпоху психоаналитиков.

Бостридж – певец-интеллектуал с оксфордским образованием, в его программе, где преобладали не самые ходовые шубертовские песни, все было безупречно выстроено, музыкально и сюжетно: к примеру, за хрестоматийной “Форелью”, которую Бостридж пел, засунув руки в карманы, словно от лица праздного пустослова, следовала исповедально-тоскливая “Любовь рыбака”, не оставившая сомнений в том, что исполнитель сочувствует именно последнему. В палитре Бостриджа нашлось место и тихой прострации (“Возвращение могильщика на родину”, “Ночные фиалки” – лучшие номера программы), но преобладал требовательный пафос, до которого отверженное создание стремится возвыситься на тот краткий миг, пока его в тычки не спустят с лестницы.

Со своим постоянным аккомпаниатором, надежным Джулиусом Дрейком в образе доброго углекопа, Бостридж составлял выразительную пару и прекрасный ансамбль. Не всегда способный проткнуть массу фортепианного звука, особенно в нижнем регистре, певец демонстрировал отточенную технику голосоведения, контроль над дыханием, кантилену и уверенное владение верхами. Последний бис программы – “Соловей и роза” Бриттена на стихи Пушкина – дал певцу возможность показать себя наследником не только немецких исполнителей Lieder, но и британца Питера Пирса. Стало жаль, что Йен Бостридж, владеющий репертуаром от Монтеверди (роль неврастеника Нерона в “Коронации Поппеи”) до современной музыки, впервые приехав в Россию, обошелся одним Шубертом. Программа из трех-четырех контрастных авторов, можно предположить, оказалась бы выигрышнее.