Гамлет-шашлык
Кто бы думал, что постановку “Гамлета” можно целиком построить на приеме, известном любому пользователю компьютера как copy/paste – эта элементарная операция проделана над переводом Бориса Пастернака не дважды и не трижды, а столько раз, чтобы у человека, знакомого с текстом, зарябило в глазах.
Режиссерская логика, надо думать, такова: что-то долго тут парни перетирают, а запустим-ка в эту сцену хоть Призрака побегать! Во-первых, зритель не соскучится, а во-вторых, ну как появится какой-нибудь добавочный смысл – пусть критики голову ломают, не даром хлеб жуют. Сказано – сделано: трагедия нарезана аккуратно и меленько, как салями.
Хотя, конечно, не без жертв. На кой нам сдался Горацио? Cut!
Порвалась связь времен? Так уж раздергаем и пьесу – других внятных объяснений монтажным фокусам в спектакле не сыскать: разложить бутусовскую нарезку можно хоть так, хоть эдак – и эта необязательность любых решений не дает толком оценить даже явные удачи. Такие, например, как сценография Александра Шишкина, создающая пластичное пространство, способное сужаться и расширяться, высвечивая разноцветные ниши, менять масштаб и перспективу, позволяя ритмично переходить с дальнего плана на крупный и наоборот почти с такой же легкостью, как в кино. Есть и просто выразительные детали: огромный вентилятор или неустойчивые проволочные стулья. А в самом начале спектакля поперек сцены натянуты струны с консервными банками, цепляясь за которые бредут, как полярники сквозь метель, артисты в овчинных тулупах – почти таких же, кстати, как в стылом, жутком “Гамлете” Эймунтаса Някрошюса. Плагиат? Да нет, цитата, самоубийственная просто потому, что мигом включает зрительскую память, непроизвольно провоцирует сравнение: постановка Някрошюса сбивала с ног в первой же сцене, не давала продохнуть, и всякая метафора, любой сценический жест били в ней в одну точку. А спектакль Бутусова рассыпчато и угодливо стелется под ноги многоуважаемой публике: ну поглядите, какие мы умницы, сколько всего напридумывали! А как умеем куролесить!
Трио Хабенский – Трухин – Пореченков – старая и верная команда Юрия Бутусова, игравшая в его петербургских спектаклях еще до громкой телевизионной славы, – весь вечер на арене. Они не только Клавдий, Гамлет и Полоний, но также участники “Пролога, Сцен вне разряда и Непредвиденных сочинений”, как обозначен в программке затейливый постановочный винегрет. Их сценическое существование строится на бесконечных репризах, взаимных перемигиваниях и подначках, так что, в сущности, уже не очень важно, кто тут принц, а кто король: Гамлет (Трухин) и Клавдий (Хабенский) – как два брата-акробата, коверные, которым дозволено наперебой кудахтать, дергать друг друга за нос или пинать под зад; торт в лицо, впрочем, уже знак рефлексии и самокопания, Гамлет с размаху плюхает его в собственный нос.
Актеру Михаилу Трухину вообще можно посочувствовать: не зная толком, что делать со своим принцем Датским, он периодически силится дать Высоцкого, рвет и мечет, горько кривит рот и отчаянно подпускает в голос хрипотцы, но выглядит это не отсылкой к давнему спектаклю Таганки, а тщетными поисками хоть какой-нибудь опоры для роли.
В самый критический момент – на монологе “Быть или не быть?” – режиссер и художник милосердно подставляют Трухину стол: ворочая его так и сяк, волоча по сцене и громоздя на плечи, Гамлет иллюстрирует свои тяжкие раздумья.
Стол и дальше сгодится в хозяйстве: на изнанке его начертан крест, перед коим будет молиться Клавдий – Хабенский. А “Быть или не быть?” Трухин прочтет еще на бис – перед финальным боем с Лаэртом, в присутствии покойной Офелии, и эта полуобморочная сцена аукнется с другим эпизодом-сном – встречей Гамлета с Призраком отца (Сергей Сосновский), случившейся не в ночном карауле, а где-то на берегу, у щелястого остова не то лодки, не то гроба: привалившись к нему, принц смотрит, как отец бежит по кругу, размахивая белой рубахой, как воздушным змеем. Юрий Бутусов – настоящий профессионал и твердо знает, что балаган, к которому увлеченно тянут сюжет Пореченков с Хабенским, не худо бы уравновесить сантиментом. В лучших бутусовских спектаклях из этого нехитрого столкновения высекались иногда яркие лирические искры, но в премьере нет и этого.
Если чем и запомнится новый “Гамлет”, то не изобретательностью решений, а редкой мелочностью задач. Натянули вроде струны через сцену, ну, думаешь, сейчас поди как лопнет! А вместо этого тебе – трень-брень.