Проект “Б”: Рамки невозможного


Организаторы конференции, посвященной шестидесятникам, приурочили ее к минувшему юбилею XX съезда КПСС и провели мероприятие в знаковом для 60-х месте, Театре на Таганке. Идея была, наверное, натолкнуть собравшихся на мысли о связи времен и преемственности поколений.

Насколько крепка в российском обществе связь времен и поколений – вечный вопрос. К тому же те, кого принято называть шестидесятниками, – личности исключительные, выходящие из ряда и из поколения. Они и сами когда выступали на конференции, то говорили, что не понимают, почему их записали в какие-то шестидесятники. Василий Аксенов, например, сказал, что он всегда был скорее богемным фрондером, чем борцом за какие-либо политические идеалы.

Но что-то общее у всех, кто в те времена рискнул не плыть по течению, все равно есть. Это хорошо сформулировал Арсений Рогинский, председатель правления общества “Мемориал”. В том, что делали самые бескомпромиссные представители поколения, диссиденты, не было прагматики и не было политики. Важнейшим для них был нравственный импульс – не вписывайте меня в этот список, пусть тысячи и миллионы будут за, я буду против. Советские диссиденты принципиально отвергали насильственные действия, подпольную подрывную деятельность, стремились действовать максимально открыто и главным для себя сделали приоритет права: вот есть советская Конституция и законы – соблюдайте их буквально. Речь шла не о какой-то абстрактной свободе, а о конкретном законодательстве. Диссиденты – это те немногие, кто отказался принять неписаный закон о том, что соблюдение писаного закона невозможно. Понимая, в какой стране живут, они все равно требовали невозможного (“Будьте реалистами, требуйте невозможного!”). Они не признавали навязанные всем и нигде формально не определенные рамки возможного. Это и объединяло их.

Никакое конкретное политическое направление, никакая партийная идеология не объединили бы таких разных людей, как Андрей Сахаров, Владимир Буковский, Юлий Даниэль или Лариса Богораз. На второй план было отодвинуто все, что может разделять, – вопросы религиозной или политической веры, вопросы правого и левого. Все это, естественно, было, и были группы самых разных направлений, включая экстремистские и совсем безумные. Но эти вещи – предметы индивидуального выбора. А общим оставался лишь донкихотский порыв – защищать то, что касается всех, т. е. право. В частности, и право на личное мнение.

Они стремились отделять факты от интерпретаций и мнений. Ведь мнения – это частное дело, и они склонны вызывать неразрешимые споры. Поэтому выпускавшаяся ими – с перебоями и со сменой людей, которых сажали, – “Хроника текущих событий” намеренно делалась предельно неэмоциональной. Это были сообщения информационного агентства, а не эссеистика. Да и ценность всего самиздата – этого крайне неоднородного потока – была прежде всего в возможности доступа к неизвестным данным и неизвестным текстам.

Оборотной стороной этой позиции стало то, что после краха советского государства среда нон-конформистов не стала новой политической и идеологической элитой. Зато есть их наследие. Это нежелание признавать негласный и неписаный общественный договор о рамках возможного. Умение не соглашаться с атмосферой – с тем, что все живущие в России умеют чувствовать как тончайший барометр: “Вот это хоть и законно, но теперь уже нельзя”.