Классовая логика

Этнические убийства сегодня на первых полосах газет, и воспринимаются как что-то иррационально жуткое. С национальностью и внешностью мы рождаемся, изменить ее не в силах, поэтому удар ножом за цвет волос или кожи кажется ударом рока. Пресса из самых лучших побуждений теперь всегда подчеркивает национальность потерпевших, а про нападавших не забывает отметить, что они были бритыми, в шнурованных ботинках и славянского типа. Скоро, может быть, станут указывать и принадлежность к определенной религиозной конфессии. Тем самым объективно подготавливается почва если не для ксенофобии, то для «ксеноподозрительности».

Меж тем существует и другой взгляд на вещи, называемый «интернационалистским». Вопреки распространенному мнению он состоит вовсе не в утопической идее «дружбы народов», а в умении сначала видеть классовые различия, а уже потом какие бы то ни было другие. Это чутье у нас сейчас притупилось.

Меж тем корень – ну по крайней мере один из корней – нынешней так называемой ксенофобии состоит в классовой, а не этнической ненависти. «Инородцами» у нас воспринимаются прежде всего определенные социальные слои: богатые собственники и бесправные наемные работники. Первые ездят на больших машинах, вторые – в метро в нестираной одежде. Африканский студент по обстоятельствам может быть воспринят как представитель любой из этих категорий. Старого армянского врача ненавидят редко. Порой вообще не замечают его национальности.

Считая проблему культурной, религиозной и этнической, мы фактически солидаризируемся с теми, кто делит мир на «своих» и «чужих». И это неудивительно: у нынешних поколений такой опыт очень богат.

В сознании граждан 1970-х годов – а именно с этими годами принято сравнивать теперешнюю атмосферу – жизнь выглядела как противостояние «своих людей» и нависших над ними темных сил, которых называли «они». «Свои люди» носили джинсы, слушали западную музыку и знали кое-какие умные слова. Под «ними» иногда имелся в виду КГБ, но чаще – «народ», «массы», или, как тогда принято было говорить, «гегемон». Еще вполголоса говорили «быдло». Думали так: пришли необразованные кретины, которые даже по-русски не умеют правильно говорить, и давят нас.

Легко предположить, что таков был образ мыслей только интеллигенции. Но на самом деле он был очень широко распространен. Просто один гордился тем, что отличает «Ливайсы» от «Вранглера», а другой тем, что читал, допустим, Мориса Дрюона. Всякий чем-нибудь да гордился.

Это было чисто классовое презрение, замаскированное под легкий культурный снобизм. Пролетарии были виноваты уже потому, что были классом. А само понятие класса считалось навязанным сверху, поэтому о себе в таких категориях никто не думал, включая и самих пролетариев.

Слово «быдло» не умерло. Именно это классовое презрение к недостаточно образованным, к недостаточно богатым и чистым, упакованное в форму эрудированной иронии, составляло главное содержание нашей журналистики все 1990-е годы. Сегодня ведущие передачи «Школа злословия» с энтузиазмом реализуют ту же самую «ценностную установку» ненависти к «плебсу». Именно эта модель мышления сегодня возвращается к нам очень неприятным рикошетом – в виде насилия над «чужими».

С насилием нужно бороться, не только останавливая занесенную руку. Нужно еще останавливать определенные мысли в голове, не исключая и свою. Противостояние этническим конфликтам должно состоять в том числе и в решительном отказе рассуждать только в этнических категориях.

В ближайшие годы нам всем придется научиться солидаризироваться с людьми исходя не только из наших культурных интересов, кругозора, вкусов и умения (или неумения) правильно говорить по-русски, но еще и из интересов политических. Это важнее.