Дни Кабирии
А какая история у каждой из трех проституток – только слезы кулаками размазывать. Самая душераздирающая – у героини Виктории Исаковой. Работала девушка на рынке продавщицей, любила солдата. Отец-командир любовь не одобрил, солдат был отправлен на войну и погиб. Пришла девушка поплакать над могилой, а тут какой-то хмырь с бутылкой самогона: выпей, дочка, полегчает. Выпила, очнулась: мать честная! Сидит в каком-то вагоне с тем же хмырем и тем же самогоном, а баба какая-то страшная наводит ей панельный марафет. Героиня – бежать, хмырь – ловить, поймал, посадил обратно в вагон, запер. Тогда она хвать бутылкой об стол и осколками – по венам, по венам. Только откачали, в больнице бывалая соседка говорит: айда к нам на точку, куда тебе еще теперь? Вот так, знаете, и пошла по рукам.
Что ни сцена – туши свет. Чем хлеще Мороз бьет публику по глазам, тем сильнее давит из сюжета сериальное мыло – многолетний телевизионный опыт, понятно, даром не прошел.
Но с чего преуспевшего на тучной сериальной ниве режиссера вдруг прорвало? Делал дело, обслуживал массовый вкус, и вдруг нате: не могу молчать! Ну не халва жизнь у проституток, ну, положим, и впрямь кошмар: открыл Юрий Мороз газету “МК”, почитал, ужаснулся, полистал “Экспресс-газету” – опять двадцать пять, так жить на панели нельзя. Покрутил, однако, газеты, глянул на тираж: хорошо расходятся! Отчего б и не порвать на груди рубаху? От этого в фильме первым делом и воротит – не от жестокости. Эстетика “Точки” плоть от плоти таблоидная, “экспресс-газетная”, и считать эти крокодиловы сопли социальной критикой – увольте. При всей своей мыльной надрывности фильм снят с тем самым плохо скрываемым удовольствием, какое получает читатель, первым дело выискивающий в газете заметки с заголовками типа “В Москве младенцы начали выпадать из окон”.
Вариант Мороза: “Проститутка бросилась с недостроенной развязки Третьего кольца”. И фотка такая пронзительно-пошлая, с раскинутыми в лучах солнца руками. Стоп-кадр, титры, финита ля Кабирия.