Хотите торт?
Большому театру было бы весьма сложно предложить неконвенциональную постановку любой хорошо известной русской оперы на основной сцене: слишком сильна привычка зрителя к хрестоматийным русским оперным образам. Теперь же, когда историческое здание находится на реконструкции, самое время рискнуть. Чуть в стороне, на Новой сцене, традициями не овеянной, можно попробовать иные варианты. Буде они окажутся аудиторией не приняты, все получится списать на эксперимент. А удача, глядишь, выведет театр из плена традиций глубоко советских времен и позволит вернуться на основную сцену во всеоружии обновленной эстетики.
Вопрос – начинать ли новым режиссерам с чистого листа или выстраивать свои версии в диалоге или полемике с былыми образцами? Неизвестно, захотят ли постановщик нового “Бориса Годунова” Александр Сокуров или необъявленный пока режиссер новой “Пиковой дамы” так или иначе оглядываться на устои. Но вот Дмитрий Черняков, с его искушенным знанием российских оперных традиций, сделал не просто “Евгения Онегина”, но “Евгения Онегина” в Большом театре”. Место обязывает: все-таки оно не нейтральная экспериментальная площадка, а сцена Большого, пускай и Новая.
Нет, в работе Чернякова есть, конечно, несколько мест, придуманных заведомо вкось. К примеру, очень удачные куплеты месье Трике, которые поет вовсе не месье, а Ленский, охваченный мальчишеской истерикой (тонкая вокальная и актерская работа Андрея Дунаева). Или совсем неудачно решенная “сцена дуэли”, где у соперников одно ружье на двоих и Ленский погибает (посреди гостиной) в результате неосторожного с ним обращения. Но в целом трактовка сюжета не дает поводов оскорбляться за первоисточник. Татьяна действительно пишет письмо, девушки играют в прятки, Онегин (статный и звучный Мариуш Квечень) дает все поводы пропеть “Как жалко Танюшу!”. И сценическая картинка на вид родная и уютная – гостиная в усадьбе с огромным гостеприимным столом, внушающие доверие старинные шкафчики и даже непременное для сценографии прежних лет ощущение воздуха и дали: за окном колышется зелень, а в кульминации признаний Татьяны (главная героиня спектакля – нервная и экзальтированная Татьяна Моногарова) распахиваются огромные окна, впуская освежающий ветер.
Однако уважение к традициям носит у Чернякова не органический (и не ученический) характер, а является частью приема – словно режиссер послушно выполняет ожидания: вы хотите милых чаепитий да торта со свечами? – вот вам они. В точно рассчитанных местах уважение сменяется ироническим цитированием. Вы хотите, чтобы Ленский был в меховой шапке? – извольте! Шапка, конечно, пожиже, чем на Лемешеве, но чем богаты, тем и рады. Во время предсмертной арии режиссер сажает рядом с Ленским некую уморительную слушательницу, которая заходится в немом восторге и слезах. Не портрет ли это той старушки, что десятилетиями ходила в Большой театр слушать всех Ленских, от Собинова до Баскова?
Не буду раскрывать всех ходов постмодернистской интриги. Где происходит действие заключительного акта? В “столице”. А где именно в столице, догадайтесь сами. Ну конечно же...
В Большом театре научились делать качественный продукт. Не только задуманы костюмы Марии Даниловой и свет Глеба Фильштинского в точном соответствии со сценографией Чернякова, но и выполнены. Не только виртуозно выстроил режиссер, к примеру, сцену бала у Лариных, начиненную несметным количеством забавных провинциальных типажей, но и блестяще отрепетировал ее с актерами и хором. Первый состав солистов ровен и хорош, к названным добавлю стильного и умелого Александра Науменко (Гремин), колоритного Валерия Гильманова (Зарецкий), чуть блеклую (отчасти в силу однобоко придуманного образа) Маргариту Мамсирову (Ольга) и – особо! – восхитительные жанровые роли, сыгранные бывшими московскими примадоннами, Маквалой Касрашвили (Ларина) и Эммой Саркисян (Няня). Ради них одних стоит смотреть спектакль. А хотелось бы упомянуть и многих персонажей “без речей”.
Александр Ведерников ведет оперу чутко, помогая солистам, оркестр хорош, хор безупречен. Кстати, открыт (из первой редакции) превосходный хор гостей в “столичной” картине: этой музыки Чайковского мы раньше в Большом не слышали.
Просчеты есть. Утомляет одинаковая картинка первых пяти частей (разные скатерти и свет не выручают). Много неувязок: едва ли стоило Онегину, с трудом добившись внимания, начинать тост словами “И здесь мне скучно!”. И не всегда понимаешь режиссера, когда сцена заполнена народом, а кто-то один, затесавшись в толпе, исполняет арию. Но в энергичности спектаклю не откажешь: “лирические сцены” наполнены оперными страстями. Поддельными или неподдельными – кто как поймет. Одной категории слушателей любовные излияния Онегина покажутся искренними, другая же увидит в них пародию на картонный пафос прежнего Большого театра, где и застрелиться-то не умеют.
В любом случае создатели спектакля победили. Они увидели оперу “Евгений Онегин” одновременно в упор и с дистанции. А мы вправе выбирать себе оптику по вкусу.