Вера и мера
Как свойственно большим мастерам (и то не всем), Щедрин умеет расходовать свой богатый профессиональный арсенал экономно, используя средства в меру и по делу. Партитура “Боярыни Морозовой” обходится камерным хором и четырьмя солистами-певцами, а оркестр заменяют литаврист, ударник и трубач. Одного часа и двадцати минут оказывается достаточно, чтобы емко прописать ключевые сцены суда, страданий и смерти раскольницы Феодосии, ее сына и сестры, дать слово гонителю – царю Алексею Михайловичу и утешителю – протопопу Аввакуму. Авторское высказывание дозировано: композитор не позволяет себе лирических отступлений и не берет на себя патетических задач. Нет предыстории: правота мученицы заранее принята на веру.
Искренне увлечься этой музыкой можно, лишь несколько себя уговорив. Непосредственный эмоциональный отклик рождается только в редкие моменты, когда героиня позволяет себе человеческую слабость – например, прося у стражи “сухариков”. Картины ужасных гонений нарисованы со сторонней объективностью. Действие не развивается, а обозначается, реплики действующих лиц выглядят цитатами, хор не персонифицирован – он и за народ, и за летописца, и даже за звуковые галлюцинации (как у Прокофьева в “Войне и мире”).
“Боярыня Морозова” корнями из советских 60-х: именно тогда стали увлекаться хоровой звукописью, скрещивать хор с барабанами, а старорусское с авангардным. И одновременно – из современной Европы, где ценится персональный язык композитора, особенно если он столь продуман, однороден и узнаваем, как у Щедрина. В “Боярыне Морозовой” есть и архаика, и неизменная щедринская колокольность, и сложная простота: вокальные линии строятся естественно и плавно, а их созвучия образуют эффект атональной невесомости.
Подзаголовок “русская хоровая опера”, правда, сбивает с толку: в традиции он вовсе не означает русской оперы без оркестра. Это вообще не опера, а скорее страсти, еще добаховские, образца XVII в. Протопоп Аввакум, который у любого другого композитора пел был “мусоргским” басом, у Щедрина поет нежнейшим тенором: особенно в интеллигентнейшем исполнении Эндрю Гудвина.
Участие австралийского певца нимало не разрушило замысла: русский по смыслу, он не имел ни грана сусальности или клюквы. Страстная партия Ларисы Костюк (Морозова) была заключена в строгие рамки и оттенена чистым звучанием почти барочного сопрано Вероники Джиоевой (княгиня Урусова), а баритон Михаил Давыдов в партии царя-гонителя изъяснялся модернистскими зигзагами. Отменный кастинг (компания Classica viva) соответствовал великолепному уровню Камерного хора Московской консерватории. Слушатели аплодировали с благодарностью и с той мерой энтузиазма, с какой можно аплодировать знаку качества. Опус Щедрина, печальный, виртуозный и деловитый, раскола не внес.