Пуля не дура
На этом честнее всего было бы поставить точку. Потому что пересказывать многофигурную фабулу – значит лишать фильм интриги. Сообщать, что “Вавилон” словно рентгеном высвечивает представления западного киномира о том, каким должен быть сегодня арт-мейнстрим, большое серьезное искусство для всех, – попросту множить банальности. Искать неровности, изъяны и вовсе без толку: “Вавилон”, точно глобус, гладок и кругл.
В Марокко стреляет ружье. Пуля попадает в американскую туристку (Кейт Бланшетт). Совершенно случайно: малолетние пастухи проверяли дальнобойность только что купленной отцовской винтовки и по глупости прицелились в автобус, совсем игрушечный, если смотреть с горы.
Нет, не случайно, знают Иньярриту и его сценарист Гильермо Арриага. Все в мире связано – об этом они рассказывают начиная со своего первого громкого фильма “Сука-любовь” – такой же, как “Вавилон”, конструкции из трех историй, только смятых в единое целое аварией на городском перекрестке.
Нет никакой беды в повторении. К тому же в техническом смысле “Сука-любовь” была явно менее совершенной, хотя более сочной и дикой. По сравнению с ней и следующим большим фильмом Иньярриту “21 грамм” “Вавилон” всего лишь многократно увеличивает схему в масштабе: название гордо отсылает к библейской притче, действие мечется из Марокко в США, Мексику и Японию, обрастает тщательно и корректно сбалансированными деталями.
Американцы бросают раненую и ее мужа (Брэд Питт) в глухой деревне, посольство никак не может прислать “скорую помощь”. Простые арабы, естественно, человечней.
А с другой стороны, стрелял-то кто? На каждое “за” в этом сюжете есть свое “против”, все состоит из динамических пар, однозначные выводы предупредительно исключены. Мир не плоский, коль есть в нем связанные глупым выстрелом в Марокко мексиканские нелегалы и японские глухонемые, и несчастливы они так по-разному.
К середине картины вдруг берет досада. Работу Иньярриту смотришь со странным равнодушием к страдающим в разных точках земного шара, теоретически теплокровным персонажам. Пытаясь разглядеть, где между премированными каннским жюри монтажными склейками из фильма вытекла жизнь.
Сухо и трезво нельзя не отметить, что Иньярриту все-таки мастер, и не только потому, что каждая из рассказанных в фильме историй снята в своем стиле и колорите. Режиссерский класс виден и в других деталях. Например, ключевая лирическая сцена между героями Питта и Бланшетт начинается с подкладывания раненой жестяного таза и достигает кульминации под характерное журчание. Это небанально придумано и точно сыграно, это должно, прямо обязано трогать. Вот это “обязано”, вероятно, и смущает в идеально выверенных кадрах, сюжетных и монтажных сцепках, стилистически разнообразных и сложносочиненных, но почему-то работающих как тумблер с двумя жестко фиксированными положениями. Иньярриту перещелкивает их образцово ритмично и четко, напрочь изгоняя ненавистную, мешающую схеме случайность.
В этом калейдоскопическом мире, если правильно смотреть, любая вещь о двух концах. И только о двух. На скольких бы языках ни говорили вавилонские обитатели.