Передвижной консерватизм
Самым же серьезным впечатлением гастролей осталась Седьмая симфония Брукнера. Это и есть та музыка, что соответствует венскому филармоническому эталону. Огромная, многоплановая симфония, вместе с тем лишенная расплывчатости. Сложный, неклассичный язык – и при этом ясность формы. Большие чувства – но стремление к объективизму миропонимания. Это нашло идеальное отражение в игре оркестра, безупречного по организованности и классу мастерства (лишь раз, ближе к концу первой части, слегка киксанула на пиано одна из валторн), где каждый мыслит себя строгой линией, а все вместе – полнозвучным органом.
Московская филармония и фонд “Музыкальный Олимп” периодически организуют в России концерты славных оркестров и солистов мира. Гастроли Венского филармонического стали вершиной этих деяний, которую едва ли скоро удастся перепрыгнуть. Три года назад (не считая гастролей сорокалетней давности) венские филармоники играли в России под управлением Валерия Гергиева. Но именно нынешний приезд представил оркестр по всей красе его традиций.
Венцы привезли стопроцентно “свой” репертуар – австро-немецкий. В первой программе – Шуман и Вагнер. Во второй – Моцарт и Брукнер. Трудно сказать, какой из двух концертов был лучше. Возможно, первый – эффектнее и разнообразнее, второй – содержательнее.
В первой программе оркестр уверенно овладел акустикой Зала имени Чайковского. Духовые вместе с ударными уселись позади струнных уходящим вверх амфитеатром (так не садится ни один наш оркестр), впечатляя уже своим торжественным видом. В симфонических фрагментах из опер Вагнера оркестр был подобен священному быку, горделиво демонстрирующему себя со всех сторон. Литаврист играл соло в “Путешествии Зигфрида по Рейну” с ощущением большого художника и имел на это полное право – что же говорить о солирующей валторне? Группа контрабасов, тянущая одну ноту, ухитрялась петь целую песню. Тутти в “Траурном марше” из “Гибели богов”, поставленное на царственные котурны хора медных, звучало с подавляющим шиком. В увертюре к “Тангейзеру” цвели все, от солиста-кларнетиста до скрипачей, одинаковым штрихом и с одинаковым смаком выигрывавших нескончаемые фигурации. Чуть блекло солировали деревянные духовые в увертюре к “Нюрнбергским майстерзингерам”, хотя и здесь оркестровая масса впечатляла выстроенностью и богатством спектра.
Выбор непопулярной в России Четвертой симфонии Шумана (во второй редакции) был тоже уместен: стало ясно, как сбалансирован оркестр в музыке умеренной, без крайностей, и как полноценно ведут свои соло струнники-концертмейстеры. “Грустный вальс” Сибелиуса был сыгран с завидной прозрачностью, а галоп Штрауса – с радостным грохотом и процентом ритмической сумбурности.
Двадцать седьмой концерт Моцарта, открывавший вторую программу, данную уже в Большом зале Консерватории, стал скорее данью добрым привычкам. Рояль под пальцами Даниэля Баренбойма (он выступил и в качестве солиста) безукоризненно сливался со столь же безукоризненным ансамблем (оркестр играл, как положено, малым составом), его пиано были хороши, эмоции деликатны и просты – и все же Моцарт получился общим местом, лишенным изобретательности и остроты.
Даниэль Баренбойм сполна оправдал репутацию мастера крупных, проконтролированных построек, в которых все эпизоды форте звучат мощно, но генеральная кульминация поднимается надо всем. Гибкий музыкант и суперпрофессионал, он провел обе программы без партитуры, наизусть. И все же событие стало гастролями не дирижера-звезды, а выдающегося оркестра. Венцы привезли нам модель общества – традиционного, консервативного и свободного. Они гордятся своим укладом, потому что этот уклад создан ими самими. Самоуправление оркестрантов – не миф. На пресс-конференции дирекцию оркестра представляли два шутливых, излучающих доброжелательность господина, один из которых позже обнаружился среди скрипачей, а другой – среди флейтистов. Свою жизнь они организуют сами, сами выбирают себе и твердую руку дирижера. На этот раз – руку Баренбойма, а в июне приедут снова, но уже под управлением Сейджи Озавы, другого космополита и обладателя столь же великолепной памяти.
Венский филармонический – лучший символ цветущей в трудолюбии Вены. Но они много и охотно показывают себя и свой опыт миру – показали и нам, обезоружив высочайшим уровнем консервативного, предсказуемого и проверенного традицией искусства.