Воздух звуков
После концерта я спросил у Аркадия Володося, действительно ли он никогда не играл в Большом зале или ему все же выпадала такая возможность в бытность студентом Московской консерватории. Пианист улыбнулся и признался, что на эту сцену он выходил, но давно забыл прежние ощущения. О том, как звучал его рояль в акустике зала сегодня, он судить предоставляет нам, а вообще акустически любимых залов в мире у него нет – главное для него, сказал музыкант, то, какой контакт возникает между артистом и публикой во время игры.
Мне показалось, что этот контакт не был полным и постоянным. Успех концерта решили коронные бисы, причем не только виртуозные транскрипции “Искорок” Мошковского и антракта из “Кармен” Бизе, в которых Володось придумал себе сногсшибательные трудности, чтобы их шутя преодолеть, но и атмосферные лирические пьесы: кажется, впервые зал задышал в унисон с пианистом во время Andante, переделанного Володосем из Виолончельной сонаты Рахманинова. А окружали бисовую подборку ноктюрн Листа En r?ve и Сицилиана Вивальди – Баха, где мягчайшее, ажурное пианиссимо заполняло зал воздушными линиями и отзвуками.
В целом же концерт оставил двойственное впечатление.
С профессиональной точки зрения Володосю трудно найти равных – столь совершенны его аппарат и культура звука. Его слышание ткани безупречно, ощущение темпа естественно, педаль чиста, а нюансов пиано неисчислимое количество. Мощные кульминации всегда ясны на просвет, а простейшая тихая октава порой берется так, что каждый из двух звуков приобретает свою окраску.
С художественной же стороны так трудно найти в игре Володося подспудный содержательный план, человеческое послание или духовную глубину. Может быть, поэтому лучшим номером программы оказалась Соната Клементи – по-своему драматичная, не лишенная театральности, но все же не входящая в тот пантеон фортепианной классики, где принято демонстрировать экзистенциальные переживания. А вот две пьесы Брамса из опуса 76, его же Вариации опус 21 остались всего лишь прекрасными звуковыми картинами, цикл Шумана “Лесные пьесы” запомнился лишь идеальной мелодией “Прощания”, в то время как обстоятельства романтической поэзии остались за кадром. Возможно, Володось выбрал не слишком удачную программу: Лист (“Траурная гондола” № 2 и “Погребальное шествие”) вернул пианиста в его подлинную стихию – но и здесь мы не дождались отчаянных, инфернальных нот.
Володося числят последователем виртуозов XIX в., Рахманинова и особенно Горовица. Но все-таки они жили в исчезнувшую эпоху, когда виртуозность эстрадного пианизма так или иначе корреспондировала со стилем жизни. У Володося никаких ментальных подпорок нет, и в этом проблема.
Но, может быть, проблема как раз не у Володося, а у нас, русских слушателей, воспитанных в иной традиции? Тут есть ключик для понимания сути его искусства. Хороший русский пианист даже невинный пассаж из Клементи сыграет так, будто он состоит из неких слогов и слов. Наша культура логоцентрична, в чем она близка смыслоцентричной немецкой культуре. Культура Володося звукоцентрична, его пассажи – чистая музыка, не нуждающаяся в подпорках слова и смысла.
Как получилось так, что Аркадий Володось, учившийся у русских педагогов, мутировал в эту счастливую страну, которой нет на карте и где под музыкой ничего не подразумевают, я не знаю. Но я согласен на время отправить к нему в командировку некоторых любимых композиторов – проветриться и отдохнуть от литературной нагрузки.