Странные сближения: Пароход наоборот
Из России в Германию 85 лет назад, 29 сентября 1922 г. отправился пароход «Обербургомистр Хакен», на борту которого находились пассажиры с билетами в один конец – профессора, писатели, инженеры и экономисты, всего 70 человек, считая членов семей. В ноябре был второй пароход. Изгнаний и ссылок было еще много, но красивое словосочетание «философский пароход», появившееся в 80-х гг., стало символом всего процесса высылки интеллектуалов из Советской России.
Для страны, которая раньше охотно принимала зарубежных ученых и инженеров, это было необычное и, учитывая дальнейшие события, гуманное решение. За границу на пароходах и поездах были принудительно (и за свой счет) отправлены социолог Питирим Сорокин, историки Александр Кизеветтер и Александр Изюмов, один из изобретателей телевидения Владимир Зворыкин, статистик Алексей Пешехонов, писатели Михаил Осоргин и Юлий Айхенвальд, философы и публицисты Николай Бердяев, Сергей Булгаков, Борис Вышеславцев, Иван Ильин, Лев Карсавин, Николай Лосский, Федор Степун, Семен Франк.
Большевики с самого начала ревниво следили за идейными конкурентами, да и вообще за любым публичным словом. Это неудивительно, ведь в 1917 г. к власти в России пришли журналисты – в частности, Ленин, Бухарин, Троцкий и Сталин. Все они в предреволюционные годы были публицистами и редакторами. Возможно, поэтому их вера в силу печатного слова была так велика. Возможно, поэтому была велика и их нетерпимость к талантливым и умным оппонентам. На следующий день после захвата власти – 27 октября (9 ноября) – был издан Декрет о печати. «Невозможно оставить это оружие [прессу] в руках врага в то время, как оно не менее опасно в такие минуты, чем бомбы и пулеметы», – гласил документ, обещавший, впрочем, что с наступлением «нормальных условий жизни» свобода печати будет восстановлена. В январе 1918 г. для борьбы с «контрреволюционной буржуазной» прессой был создан Революционный трибунал печати, а в мае надзором за газетами и журналами занялась ВЧК, активно пользовавшаяся своим правом немедленного закрытия изданий.
Ленин прилежно играл роль «главного редактора», или цензора, пока мог, вплоть до 1922 г. (эта роль очень нравилась Сталину, и он впоследствии сумел надолго ее закрепить за собой). Членов Политбюро Ленин призывал «уделять 2–3 часа в неделю на просмотр ряда изданий и книг». Он даже находил время вступать в перепалку с журналистами: в 1920 г. Ленин прочитал сборник фельетонов Аркадия Аверченко «Дюжина ножей в спину революции» и, похвалив автора за талант, назвал его в одной из статей «озлобленным до умопомрачения белогвардейцем». Но Аверченко был недосягаем. Тем, кто оставался на советской территории, пришлось хуже. «Питерский журнал «Экономист» <...> – это, по-моему, явный центр белогвардейцев. В № 3 напечатан на обложке список сотрудников. Это, я думаю, почти все – законнейшие кандидаты на высылку, явные контрреволюционеры, пособники Антанты, организация ее слуг и шпионов и растлителей учащейся молодежи», – писал глава государства в мае 1922 г.
Это, заметим, уже время нэпа. Вновь разрешенный частный капитал пошел в издательскую деятельность: в одном 1922 г. в Москве было создано 337 издательств, а в Петрограде – 83. За таким потоком трудно было уследить. Разгулявшаяся «почти свобода» требовала немедленных действий. Не решившись судить и сажать сразу такое количество известных личностей, Ленин предложил их отправлять за границу, причем за процессом следил лично и торопил товарищей. Едва оправившись от инсульта, он 16 июля 1922 г. писал Сталину: «Я бы хотел задать несколько вопросов ввиду того, что эта операция, начатая до моего отпуска, не закончена и сейчас <...> Надо бы несколько сот подобных господ выслать за границу безжалостно. Всех их – вон. Очистим Россию надолго». Списки высылаемых выверялись, редактировались, возвращались на доработку – работа кипела.
Троцкий, как всегда, нашел более элегантные формулировки. В интервью иностранному журналисту он объяснял: «Элементы, которые мы высылаем или будем высылать, политически ничтожны. Но они – потенциальные орудия в руках наших возможных врагов. В случае новых военных осложнений <...> мы будем вынуждены расстреливать их. Мы предпочитаем в спокойный период выслать их заблаговременно. Я выражаю надежду, что вы не откажетесь признать нашу предусмотрительную гуманность». Напомним, что все высланные подписывали бумагу, где говорилось, что в случае нелегального возвращения на родину их ждет расстрел.
Троцкий был прав – трудно не признать его предусмотрительную гуманность. Большинство высланных прожили долгие жизни, а некоторые стали знаменитыми за пределами русской диаспоры – в особенности Сорокин, Зворыкин и Бердяев. В любом случае судьба депортированных «враждебных элементов» сложилась лучше, чем жизнь их гонителей и тех, кто остался в России. Те, кто фигурировал в списках, но в последний момент по разным причинам не был выслан, погибли в годы большого террора. Погибли и гонители: в 1930-х гг. были расстреляны «ведавшие» в ОГПУ интеллигенцией Яков Агранов и Иосиф Уншлихт. Впрочем, и высылка не всегда была гарантией выживания. Некоторые уехали недостаточно далеко. Лев Карсавин, который с 1929 г. жил в Литве и преподавал в Каунасском университете, в 1949 г. был осужден и в 1952 г. умер в лагере от туберкулеза.
Большевики, всю жизнь бывшие фанатичными идеологами, придя к власти, стали охранителями и цензорами. Высылки 20-х гг. предопределили дальнейшие более жесткие «редакторские» меры, предпринятые Сталиным. Вспоминая те события сегодня, хочется напомнить, что дореволюционная Россия была импортером интеллектуального капитала. Современной, богатой России к этой практике давно пора вернуться. Пароходы нужно обратить вспять. Ведущих мировых специалистов и мыслителей лучше принимать в российских университетах, чем снабжать ими другие страны. Те государства, куда уплыли и уплывают русские (и немецкие, и прочих национальностей) интеллектуалы, стали технологическими и экономическими лидерами XX в. Сегодняшняя академическая среда глобальна и работает по рыночным правилам, а деньги в России сегодня есть.