Проиграли на «Флейте»
На сцене Концертного зала Мариинского театра сыграли театральную премьеру – понадеялись на режиссера-искусника
Как выяснилось, и на постановщика «Волшебной флейты» Алена Маратра распространяется закон мифического Чизхолма: все, что может испортиться, – портится. Что не может – портится тоже. Опознать в нынешнем вялом и бессмысленном действе автора упоительного «Путешествия в Реймс» и весьма удачной «Любви к трем апельсинам» практически невозможно. А ведь, казалось бы, судя по его предыдущим работам в Мариинке – брызжущим юмором, полным молодой жизнью, – именно эта опера Моцарта ему так по руке! Либретто Шиканедера – сказка с чудесами, масонскими идеями и народным немецким балаганом под египетским соусом.
Однако фантазию Маратра будто парализовало – ее хватило в первом акте на китайского (почему-то) льва: голова и «тело», надетые на двух согнувшихся артистов, старая цирковая штука, и в финале – на море, изображенное двумя колеблемыми синими полотнищами, по которому Царица ночи со свитой плывет строить козни мудрецу Зарастро. Всё. Остальное – концерт в костюмах.
Эх, а ведь обещали: «Выдумщик Ален Маратра сумеет при помощи своих постоянных соавторов, художника Пьера-Алена Бертола и Мирей Дессанжи, волшебным образом преобразить пространство Концертного зала». «Флейта» позиционируется как «спектакль для семейного просмотра», поют и говорят по-русски, дабы дети разобрали фабулу (здесь мужская часть труппы в плане дикции много превосходит женскую). Бертола установил на полу зала ступени, на которые внизу посадили хор, повыше – публику, то есть игровое пространство оказалось на носу у зрителя: характерный тюзовский прием. И играют – как в дурном ТЮЗе 70-х. От содержания оперы остался путаный сюжет.
Понятное дело, содержание «Волшебной флейты» не в Шиканедере, а в Моцарте. Выразить его может дирижер (как, например, Джон Элиот Гардинер в полуконцертной лондонской постановке) и режиссер (см. классический фильм Бергмана), даже художник (как это сделал в Латвийской опере Илмарс Блумбергс). Но в Мариинском театре к творческой импотенции, внезапно поразившей режиссера и художника, прибавилась невыразительная, вполне ученическая работа дирижера Михаила Татарникова. Лучшие, самые волнующие и таинственные места партитуры зажевались в общей унылой суете.
Однако Амадей, что с ним ни делай, свое возьмет! И обе знаменитейшие арии Царицы ночи (Лариса Юдина), особенно вторая, ослепительно ужасная, как и горестная ария Памины (проникновенная Анастасия Калагина) из второго акта, все равно производят впечатление. Санкт-Петербург