Сделать нужное нетрудным

Авангардист плеяды 60-х, в 70-е годы Валентин Сильвестров определил своими Тихими песнями и Китч-музыкой наступление новой музыкальной эпохи, в начале 90-х ушел в написание багателей (заговорили о его классическом периоде и неоромантизме), сегодня продолжает свои открытия в написании духовной музыки и романсов.

– Валентин Васильевич, звучит ли в музыке киевского композитора-авангардиста этническая принадлежность к украинской культуре?

– Мне говорили и в мой авангардный период, что в музыке моей слышится не то чтобы что-то украинское, но что-то связанное с лирикой. Есть какая-то особая певучесть, которая является родовым признаком украинского характера. Знаете анекдот о том, как казаки едут в Крым за солью? У одного нога попала в колесо, он закричал: «Ой, нога!» – и все хором стали подпевать: «Ой, нога, нога...» Очень певучий народ, особенно женщины. Дядьки так просто не могут петь, им надо выпить. Я в молодости ездил в фольклорные поездки.

– Что вас связывало с авангардом?

– Были ведь разные типы авангарда. Один из них – политический, бунтующий, а другой – исследующий генезис, начало музыки. А начиналась она чаще всего у селян. Не у дилетантов – дилетант имеет хоть какой-то досуг, а тот, кто пашет и поет, тому не до дилетантизма. Его жизнь отвечает этому звуку непосредственно. В первой волне авангарда был Лучано Берио – так он даже делал обработки народных песен. К народной музыке относился не как к украшению, а как к первому свидетелю, как к аутентичности.

– Композиторство, наверное, гораздо менее других видов искусств зависимо от времени и мирового контекста...

– Знаете, сейчас огромное количество композиторов, но раньше были знатоки, способные выделить подлинное, обладавшие авторитетом, а сейчас – нет. Асафьев объявил Стравинского, которого не признавали, Пушкиным! Не успел Шостакович появиться с Первой симфонией, как на него уже положил глаз не только Сталин, но и Тосканини. Было опознано, и не ошиблись. И даже если кого-то гнали – Шенберга, – все равно это было признано явлением. Сегодня есть музыковедение, но вот эта расфокусированность... Впрочем, тут ничего страшного нет. До XIX в. была такая же ситуация. Бах сидел в своем городке, сочинял музыку, страдал, потому что она была сложной. А Гендель процветал в Лондоне, потому что Лондон – столица. Моцарт был наравне со всеми – это потом он стал гением всех времен и народов. И сейчас происходит такая децентрализация. В попсе достаточно выделиться каким-нибудь скандалом. Авангардисты тоже были на грани скандала, но это потому, что мешали. Эта эпоха прошла.

– Как правильно слушать музыку, чтобы опознать и не ошибиться?

– Во время слушанья не нужно критиковать – критика никуда не уйдет, ты сделаешь это после прослушивания. Но когда ты слушаешь и фиксируешь неудачу – подожди, может быть, она потом привела к какой-то удаче! Выслушай с доверием все, и ты увидишь, что даже в самом безнадежном есть какая-то искорка. Раз есть искорка, значит, слушающий преодолел вот это вот «гениальный-негениальный». Один – гениальный, да ничего не сделал, а другой – на него вдруг что-то нашло, а я прозевал. Почему я прозевал? Потому что во мне спит актуальный слух. Он откликается только на имя сотворенного кумира. Вот этот бдительный слух, бескорыстный слух...

– Это ведь безумно сложно!

– Сложно наоборот! Есть у Григория Сковороды хорошая максима: «Спасибо тебе, Господи, что ты сделал трудное ненужным, а нужное – нетрудным». И к этому у него есть пара: «Как трудно быть злым, и как легко быть добрым». У Глинки в его записках есть термин по поводу инвенционности в музыке. Инвенционность – значит изобретательность. У Глинки старинным языком это выражено как «ухищрения злобы». То есть какая-то намеренная трудность, которая в искусстве должна быть. Дело в том, что она должна быть преодолена. Вот это «трудное ненужным, а нужное нетрудным» – это трудность свободы. Свобода приносит и трудность, и блаженство. Иногда, когда я играю, кто-то может сказать: «Это тоска по утраченной красоте». Я говорю: «Как же утраченной? Каждый день всходит солнце, птицы поют...» А знаете, почему поют птицы, по моей версии? Потому что за ночь они забывают, как прекрасен мир. Птичьи мозги. Просыпаются и: «Что это такое?!» Прекрасная забывчивость, которая позволяет повтор воспринимать как новизну.