Европейская классика корейской сборки
«Войцек» в постановке Sadari Movement Laboratory собрал главные призы эдинбургского «Фринджа». Сегодня его показывают на фестивале «Территория»
Простота, с которой корейцы поставили «Войцека» Георга Бюхнера – одну из самых важных для современного театра пьес, выдвинула постановку в ряд событий прошлого сезона.
Прежние постановщики, бравшиеся переводить «Войцека» на сценический язык, приучили нас к глобальности подхода – кажется, каждое слово и каждый жест в спектакле должны не просто свидетельствовать, а буквально вопить об экзистенциальных ужасах, смачно обрисованных Бюхнером. Корейская 70-минутная постановка впечатляет тем, что не шокирует и вообще стесняется открытого проявления эмоций.
Она вообще настолько ясна, проста и даже простодушна, что выглядит скромным студенческим спектаклем. На сцене никаких декораций, только одиннадцать артистов в безликой черной униформе, каждому из которых в партнеры выдан... стул.
Этих небогатых подсобных средств (при поддержке виртуозной световой партитуры Таэ Хван Гу) режиссеру До Ван Иму оказывается достаточно не только для того, чтобы воспроизвести лес, казарму или тюремную камеру. Постановщик то закручивает своих танцовщиков со стульями в сложные геометрические фигуры, то выстраивает из них стройные линии, то вырезает из этой массы Войцека, Марию, Капитана, Доктора.
В этом хореографическом спектакле практически нет текста – лишь отдельные реплики воспроизводит бегущая строка, однако без слов в нем возникает та давящая атмосфера сгущающегося душевного мрака, которая с патологической точностью сконцентрирована в пьесе Бюхнера.
Ее создает контраст черного кабинета сцены и прорезающие его блеклые лучи света, мелкие, будто сдавленные движения и бесконечные танго Пьяццолла – пьяняще вольные, лихие, будоражащие.
Этот набор мелких, по отдельности ничего не значащих деталей образует настоящий накал напряжения. Остается лишь удивляться, как в Корее, до этого совершенно отсутствовавшей на современном танце, удалось создать спектакль, который выглядит соответствующим мировым тенденциям, но не кажется ни ученическим, ни подражательным, ни самобытным в том убийственном смысле, который стоит за этим определением, когда на Западе говорят о российском танце.