Общество и террористы: Последняя попытка


Трагедия в Беслане в 2004 г. стала последней попыткой сепаратистов заставить российское общество надавить на власть, чтобы изменить политику на Северном Кавказе. Предыдущая попытка – драма «Норд-Оста» – завершилась неудачей, но они надеялись на повторение «эффекта Буденновска». В 95-м была больница, на этот раз – школа.

Террористы не учли, что во времена Буденновска россияне были разочарованы во власти (кампания «Голосуй сердцем» была еще впереди) и искали альтернативу Борису Ельцину. Спустя полгода они проголосовали на думских выборах за КПРФ. В 2004-м они уже воспринимали власть, персонифицированную во Владимире Путине – при всем критическом отношении к подчиненному ему чиновничеству, – как единственного защитника. И готовы были поддержать любые меры этой власти, которые не затрагивают социального самочувствия населения. Не случайно, что Беслан привел к еще большей общественной консолидации вокруг Путина, получившего карт-бланш практически на любые меры в политической сфере (такие, как отмена выборности губернаторов и ликвидация одномандатных округов на думских выборах).

Но дело не только в уровне поддержки власти. Сработала психологическая защитная реакция, свойственная постсоветскому обществу, переполненному драмами разного масштаба. Это уже не советское общество, реакция которого на трагедии была существенно острее (именно поэтому многие катастрофы тогда умышленно замалчивались или смягчались в информационном пространстве). Шамиль Басаев в Буденновске воздействовал еще на советского человека. После Беслана же «человек постсоветский» стремился дистанцироваться от трагедии, а затем и как можно быстрее изгнать ее из памяти. Поэтому многомесячная драма «Матерей Беслана», настаивавших на проведении независимого расследования и не веривших объяснениям властей, оказалась на глубокой периферии общественного сознания, несопоставимой с эффектом от монетизации льгот, затронувшей интересы значительной части населения. Общество, предельно индивидуализированное и перегруженное в последние пару десятилетий – начиная с Чернобыля – травмирующими впечатлениями, стало иначе относиться к чужой боли, чем в 80-е и даже 90-е гг.

Пятилетие Беслана не становится событием общенационального масштаба – по сути, это печаль одной Северной Осетии. «Глотатели пустот, читатели газет» (это цветаевское определение можно поправить с учетом эры телевидения) сейчас озабочены драмой Саяно-Шушенской ГЭС, но пройдет немного времени, и она также забудется, как бы горько это ни звучало. Маленький пример совсем из другой сферы – недавно 17 бортпроводниц разорившейся компании «Красэйр» голодали 19 дней, требуя выплаты долгов по зарплате. Общество отнеслось к этому событию спокойно, и не только потому, что государственные и контролируемые государством СМИ не уделяли ему достаточного внимания. Проблема в другом – люди понимают, что если завтра в аналогичной ситуации окажутся они сами, то тоже не смогут рассчитывать на что-либо, кроме формального и поэтому ненужного сострадания. Надеяться они могут на себя, на самых близких да еще на высшую власть в лице президента и (с прошлого года) премьер-министра, доверие к которым лишь в небольшой степени зависит от оценок эффективности экономической политики правительства.

Победа над терроризмом оказалась временной и частичной: удалось добиться локализации террора в пределах мусульманских республик Северного Кавказа. Но при этом террористы учли опыт Беслана и вынужденно отказались от массовых акций, не достигающих результата и приводящих к немалым потерям в собственных рядах. Они переключились на уже опробованную ими ранее – например, при взрывах Дома правительства в Грозном или в московском метро – тактику индивидуальных терактов как с использованием смертников, так и без них. С террористическим подпольем сложнее бороться, чем с относительно многочисленной вооруженной группой экстремистов: против него неэффективны самые высококлассные профессионалы из группы «Альфа». Если в Беслане террористы планировали нанести один мощный удар по российской власти, то теперь они берут ее в планомерную осаду, «выбивая» наиболее эффективных ее сторонников на Северном Кавказе (убийство главы МВД Дагестана Адильгерея Магомедтагирова, покушение на ингушского президента Юнус-Бека Евкурова) и стремясь навести страх на милиционеров – одну из главных мишеней. В отличие от кавказских националистов 90-х гг. радикальные религиозные экстремисты отрицают любой диалог с властями – с ними невозможно договориться, как нельзя найти компромисс с «Аль-Каидой».

Проблемы, вызывающие терроризм, не только не решены, но и обострились. Клановая система предусматривает системную коррупцию, препятствующую вертикальной мобильности и выталкивающую значительную часть населения либо в криминал, либо в террор. Традиционному исламу трудно выдержать конкуренцию в идейной борьбе с простыми лозунгами ваххабитов, призывающих к возвращению к истокам вероучения, так же как архаичный католицизм проигрывал реформации в XVI в., пока не предпринял контрреформационное самоочищение. В то же время быстрый слом клановой системы для федерального центра может создать дополнительные риски, так как демократической альтернативы ей в регионе не существует (а ведь именно кланы смогли мобилизовать ополчение во время похода Басаева на Дагестан в 1999 г.).

Лишь комплекс политических, социально-экономических, силовых и идеологических мероприятий может создать серьезные возможности для борьбы с этим злом, причем на быстрый успех рассчитывать вряд ли приходится. И не в последнюю очередь потому, что индифферентное, глубоко индивидуалистическое общество хотя и обмануло надежды террористов в 2004-м, но не стало и реальной опорой для власти, в которой она сейчас особенно нуждается.