Чеховским "Трем сестрам" подобрали мужиков

Господи, как они орали. К финалу 4-часового спектакля почти все исполнители охрипли. Это они спорили с мировой традицией постановок чеховской драматургии, которую Касторф объявил «одним большим недоразумением». Спасибо, пояснил, что под мировой традицией понимает изображение чеховских героев чувствительными и честными, слегка потерянными, но до предела благородными. А то ведь с «Тремя сестрами» чего только не делали: Андрей Жолдак ссылал их на лесоповал, у Юрия Погребничко они вообще практически в каждом спектакле потихоньку живут. А уж после Владимира Сорокина с его чеховперерабатывающим комбинатом совсем смешно бороться с традициями.

«В Москву! В Москву!» – просто очень большой чеховперерабатывающий комбинат, переживающий кризис перепроизводства. На нем из Чехова делают почти все, что мы уже ели: колбасу докторскую и кровяную, сосиски с сардельками, даже пельмени и холодец из сухожилий и хрящей. Но в цехах такой бардак, что съедобного выходит мало. Персонажи забывают собственные имя-отчество, произносят чужие реплики, обращаются не к тем, вечно путают Бобика с Софочкой и норовят потрахаться в уголке, но там поджидает оператор с видеокамерой и транслирует интим крупным планом на большой экран, висящий между верандой дома Прозоровых и бараком, в котором живут герои чеховского рассказа «Мужики».

Почему «Мужики»? Во-первых, персонажи рассказа, как и три сестры, хотят в Москву – и даже туда попадают, но потом возвращаются в деревню, где свинство, пьянство, побои и пожар (о! еще рифма). Во-вторых, по Касторфу, герои чеховских пьес игнорируют настоящее, либо тоскуя по прошлому, либо мечтая о будущем. А «мужики» живут в сырой реальности, здесь и сейчас (у одного даже майка с надписью Eminem). В-третьих, Касторфу важно лобовое столкновение миров: одни пьют чаи и праздно разглагольствуют о труде, а другие реально горбатятся.

Отвратительны и те и эти – и господа офицеры, и люмпен-пролетарии. Иногда их играют одни и те же актеры, отчего все путается окончательно и непонятно даже, назрела ли революционная ситуация или давно перезрела и протухла. Но порядок и логика – последние вещи, которые интересуют берлинского бунтаря со стажем. Касторфа несет, он, как взбесившийся Карлсон, рубит пропеллером и запихивает в механизм спектакля все без разбора, так что отделить даже блестящие куски от вторсырья невозможно уже с первой сцены, и с ужасом думаешь, что колбасу эту придется жрать еще часа три с половиной.

«В Москву! В Москву!» – наглядный пример того, как стремительно и фатально устаревают в искусстве разрушительные стратегии. Лет 20–30 назад такая трактовка Чехова казалось бы страшно скандальной. Сегодня в ней нет даже энергии: вроде и буйство, но с какой-то болезненной жалкой одышкой.