Плетеное созвездие

В последний день фестиваля Михаил Плетнев вернулся за дирижерский пульт, тосковавший по нему все те дни, что сменяли друг друга жанры, стили, форматы и виды искусства, и все встало на свои места: это фестиваль Плетнева.

Повторилось то же, что и всегда с Плетневым. Глядишь в афишу – Реквием Верди. Опять, сколько можно? Выходишь с концерта: да, это вещь. В таком исполнении стоило послушать.

Не то чтобы Плетнев придумал что-нибудь новенькое или оригинальное по части интерпретации. Но прозвучала эта великая музыка с такой полнотой чувства, в такой гамме оттенков и с таким качеством пения и игры, что будто родилась заново.

Масштабы были достойны концерта-закрытия – сводный хор, состоявший из Камерного хора Владимира Минина, Русского хора Бориса Тевлина и Юрловской капеллы Геннадия Дмитряка (цвет московского хорового дела трехголовой гидрой выходил на поклоны), занимал всю сцену Зала Чайковского вместе с галереями. Когда двести человек (или больше? хотел было посчитать, но заслушался) одновременно вступают на еле слышном пианиссимо, это производит впечатление. Что же говорить о картинах Судного дня, когда вся хоровая махина сливалась с Российским национальным оркестром, игравшим в полную мощь труб и литавр.

Весь квартет солистов оказался редкостно хорош. На сцене им было так тесно, что итальянский бас Роберто Скандиуцци перед одним из своих вступлений отодвинул за локоток стоявшего рядом невысокого коллегу, видимо боясь, запев и увлекшись, его ненароком пришибить. С фирменной предупредительностью Скандиуцци контрастировала природная сила болгарки Марианы Пенчевой: черная и жуткая, будто в образе Азучены или, хуже того, Ульрики, она исторгала инфернальные грудные низы.

Двух других солистов дали не тех, что анонсировали. Вышедший на замену тенор из Венесуэлы Акилес Мачадо порадовал большим дыханием, техничностью, приятным меццо-воче и звучными си бемолями. Но истинным открытием стала украинка Людмила Монастырская – сопрано. Крупный, мягкий голос великолепно летел в зал, яркий тембр выделял его на фоне трех форте тутти хора и оркестра, но были и красивые филировки, и чудесное пиано, и, главное, ясная, изливающаяся пением славянская душа.

А что Плетнев? Он всех объединил. По усталому, грустному лицу на поклонах было видно – он доволен.