Российские гастроли Чикагского симфонического оркестра: Событие музыкального сезона

Итальянский дирижер приезжал к нам и с различными силами театра Ла Скала, и с молодежным оркестром из Равенны, и с Национальным оркестром Франции – и все было как-то не то, вяло и неинтересно. Где тот Риккардо Мути, которого мы знаем по огненным, волевым записям, мы не понимали. И вот наконец он явился именно таким – энергичным и бескомпромиссным.

Чикагский симфонический – из тех, кто при всех рейтингах и премиях не разучился любовно делать свое дело. Деревянные на диво артистичны: не случайно одного из них, гобоиста Евгения Изотова, Джеймс Ливайн неохотно отпустил из Метрополитен-опера. Медные крепки и некрикливы (не все было идеально – в первом концерте слегка подпустил лажи трубач, во втором, и щедро, – валторнист). Но главное – оркестр звучит богато, слитно, без усилия наполняя зал, а внимательное сотворчество с дирижером разворачивается на глазах.

Чикагцы и Мути привезли две программы, обе открывались семиминутным сочинением Дмитрия Смирнова «Космическая Одиссея». Эффектный и простой для восприятия опус русско-британского композитора перелистывает, как на ладони, колоду разных техник, ритмов и звукосочетаний, следуя необъявленному сюжету с астрономическими подробностями. Эпизод, в котором можно угадать появление в звездном небе потерявшегося было корабля, чарующе поэтичен.

Исполнение сюиты Нино Роты из музыки к фильму «Леопард» стало открытием гастролей. В саундтреке картины Висконти композитор использовал фрагменты уже имевшейся симфонии – теперь же эта симфония словно собралась из фрагментов киномузыки обратно в целое, легла холеной леопардовой шкурой. Напоминающая симфоническую музыку XIX века – особенно Чайковского – партитура Нино Роты покоряет профессионализмом композиции, но прежде всего наполненностью чувства. Как всегда у Роты, мы чувствуем расставание с ушедшим миром – и легко вздыхаем, не опускаясь до трагедий.

Риккардо Мути не сделал акцента и на трагических страницах Пятой симфонии Шостаковича: содержанием стала сложная красота знаменитой партитуры, особо явившаяся в угасании медленной части. Из наших дирижеров с такой же прозрачностью и чистотой этой вещью дирижировал разве что Марис Янсонс. На закуску дали итальянский бис – благостный Ноктюрн Джузеппе Мартуччи – в память о том, что в России этого композитора некогда пытался внедрить Антон Рубинштейн.

Во второй программе Мути и чикагцы равно превосходно исполнили два полотна-сверстника – пышную, перегруженную богатствами поэму Рихарда Штрауса «Смерть и просветление» (1889) и профессорски-романтичную Симфонию Сезара Франка (1888). Но в памяти остался все-таки бис – заезженная до дыр увертюра к «Силе судьбы» Верди (к опере, написанной для России, напомнил Мути), продирижированная и прозвучавшая с такой итальянской страстностью, что с трудом верилось: неужели это играет американский оркестр, да еще знаменитый австровенгерскими традициями?