Класть на музыку

Нужно сказать едкое спасибо актерам, прогнавшим Юрия Любимова из Таганки: результатом стало «трудоустройство» (его собственное выражение) великого режиссера в опере и две премьеры - прошлогодний «Князь Игорь» в Большом, где от оперы Бородина сохранились рожки да ножки, и нынешняя «Школа жен» в «Новой опере», где либреттист Любимов оставил композитора Владимира Мартынова в щекотливых обстоятельствах собственного литературного творчества.

Любимов собирался сам ставить оперу, но заболел и передал работу ассистенту Игорю Ушакову, который срежиссировал в меру забавный спектакль. Лучше бы мэтр был здоров и покинул бы проект еще раньше - сразу после того, как застолбил заказ в департаменте культуры и площадку в «Новой опере», - а сочинение либретто доверил бы профессионалу, способному поставить свой талант на службу композиторскому замыслу. Вместо этого Любимов вручил композитору пьесу собственного сочинения, в которой сшил на живую нитку отрывки из Мольера, Булгакова и Козьмы Пруткова. В драматическом театре такая творческая схема могла бы и сработать, но в данном случае постоянному соавтору Любимова вменялось в обязанность сочинять оперу, имея на руках священный текст, для оперы решительно не приспособленный.

Там, где мог, Мартынов сочинил хоры, оркестровые номера (дирижер - Дмитрий Юровский) и даже уморительный дуэт древнегреческих философов (их сыграли контратенора Владимир Магомадов и Олег Безинских). Из супружеской сцены Княгини и Князя (гротескные Виктория Шевцова и Вениамин Егоров) композитор выжал все возможное и даже закончил ее красивым до приторности ноктюрном - но не смог написать ни уместной здесь арии, ни дуэта, поскольку прозаические диалоги вынуждали его к сплошному речитативу. Подобно тому как мольеровский мещанин Журден не подозревал, что говорит прозой, либреттист Любимов слово не ведал, что для оперы-буффа предпочтительнее стихи. К моменту, когда композитору пришлось класть на музыку фрондерский манифест о «Введении единомыслия в России», он уже устал от собственного героизма и велел артисту (забавный Максим Остроухов) декламировать текст без пения под сухой аккомпанемент коробочки - любимого инструмента покойного Евгения Колобова, чье имя носит театр «Новая опера».

Если не считать этого эпизода, то Мартынов покорно написал два часа музыки, ни ноты не веря, что сочиняет опус магнум - и в данной ситуации от него трудно требовать иного. Но и его собственный концептуализм проявился лишь там, где вырванные из контекста короткие фразы начинают автоматически повторяться, вызывая «эффект Льва Рубинштейна», или хор распевает упражнения на слова «до-ре-ми-фа-соль». Этот мотив скрепляет эпизоды, стилизованные под классицизм, барокко или Стравинского образца «Похождений повесы». Особой логики в чередовании этих моделей нет, иногда же композитор и вовсе от моделей отказывается и вступает на скользкую тропу мюзикла. В номерах, подобных финальному монологу Мольера (молодцеватый Дмитрий Орлов), появляется сомнительного свойства «прямое высказывание», которое так не любит Мартынов в своих теориях.

И все же закончим за здравие: театр «Новая опера» можно поздравить со смелым шагом. Современные оперы у нас заказываются и ставятся редко, а делать это надо. Не из каждой получится шедевр, но история жанра должна продолжаться. А провалы случались даже у Мольера.