Не создавать партии, а воспитывать тех, кто пойдет во власть

Когда у них в Берлине начали разбирать стену, у нас все еще было как раньше. Лозунги, учебники, речи, названия, стенгазеты оставались старыми, никто ничего не отменял, надписи не закрашивал. Но воспринимать все это всерьез было уже трудно. Лозунги звучали смешно, речи - фальшиво. Учителя в нашей школе делились на людей с чувством юмора (математика, химия и физика) и без чувства юмора (история и литература). Первые – естественники – видели, что жизнь как-то меняется, а гуманитарии, знатоки истории партийных съездов — не признавали.

Позже, на первом курсе мы издевались над лектором, читавшем нам привычную ему «Историю КПСС», но чем ее было заменить? Историей Гулага и историей церкви, сказал бы я тогда — по запальчивости тех лет. Но ни к чему подобному большинство не было готово. Да и не было преподавателей, способных составить и прочитать такие курсы.

Сейчас, глядя назад, я вижу, что тогдашняя путаница была не таким уж веселым приключением. Смятение и замешательство были трагическими, учитывая, что времени на раздумья о судьбах России и мира не было никакого — страна стремительно шла в экономическую пропасть, — а ничего кроме таких раздумий тогда не получалось.

Где было искать правды тогда? Кинулись издавать писателей и философов русской эмиграции. Но что они могли предложить? Они могли погрузить читателя в споры вокруг метафизики всеединства Владимира Соловьева, в рассуждения о трагедии творчества и «греховности чувства собственности». Они могли рассказать нам о том, что западное понимание права ущербно, поскольку создает лишь гарантии для индивидуалистической самореализации граждан, позволяя в том числе и свободу в грехе. Мы могли узнать о том, как жили наши соотечественники за границей, о художниках и поэтах русской эмиграции, но не о том, что такое рынок и как жить без государства-попечителя.

Эмигранты-философы, жившие в Европе и США, отчаянно сражались друг с другом за свое видение «чаемой России», идеальной страны будущего. У них были четкие представления (у каждого свои) о религии и обществе, о том, что первично — право или духовность.

Но никто из них — ни либералы, ни консерваторы — не понимал экономики.

Их споры были очень интересны мне, студенту, но они, пожалуй, не были товаром первой необходимости в стране, у которой только что рухнула экономическая система.

Мыслящие люди, жившие в стране, тоже не могли никак помочь делу. В большинстве

своем они были не специалистами-практиками, а правозащитниками и носителями высоких моральных ценностей. Собственно, это была принципиальная позиция таких людей как Андрей Сахаров и Александр Есенин-Вольпин: не идти во власть, не создавать партии, а воспитывать тех, кто во власти или пойдет во власть. Пусть соблюдают написанные ими законы, пусть учатся.

В 1989 году, наверное, казалось, что есть время учиться и время подумать о том, как обустроить Россию и ликвидировать общую неграмотность. Но через два года рынок обрушился на страну в один миг. Времени на обучение и осмысление больше уже не было. Это, наверное, главный урок того врмени, о котором стоит помнить. Они не хотели идти во власть, это были люди како-то античного склада. Они верили, что власть можно воспитать.

Это отрывок из эссе, полностью опубликованного по-английски в книге The Wall in My Head. Words Without Borders. – New York, 2009.

Это сборник, где есть тексты Милана Кундеры, Питера Шнайдера, Владимира Сорокина, Виктора Пелевина. Но они включили и нескольких простых журналистов и других авторов из Восточной Европы, чтобы разбавить почтенную компанию. Книгу я пока так и не видел, поскольку нахожусь вдали от больших книжных магазинов.