Граждане становятся реалистами

Майский опрос «Левада-центра» о коррупции лучше, наверное, было бы назвать опросом об административной ренте. Практически во всем, что относится к роли чиновничества в жизни страны, граждане демонстрируют устойчивый пессимизм. Даже на фоне 90-х гг., представляемых в официальной пропаганде как время разгула воровства и коррупции, противопоставленное нынешнему порядку, этот «порядок», оказывается, выглядит весьма бледно.

Более половины (52%) опрошенных считают, что воровства и коррупции в руководстве страны сейчас больше, чем в 1990-е гг. В 2007 г. таких разочарованных было втрое меньше – всего 16%. Тех же, кто считает, что сейчас чиновники воруют меньше, чем в 90-е, осталось всего 7% – против 26% в 2007 г. Примерно так же распределились взгляды на степень влияния бюрократии на жизнь страны: больше половины опрошенных – 53% – считают, что по сравнению с 1990-ми гг. влияние чиновников возросло. Еще 36% – что не изменилось и только 6% – что оно уменьшилось.

Интересно, что подавляющее большинство – 73% респондентов – полагают, что и разрыв в доходах между бедными и богатыми в России увеличился по сравнению с 90-ми. Строго говоря, статистика этого утверждения не подтверждает: по данным Росстата, коэффициент Джинни, измеряющий степень неравенства, в России в последние 10 лет практически не изменился. По более тонким подсчетам ученых, есть основания полагать, что он даже существенно снизился. Но в контексте разговора о коррупционных доходах логику респондентов несложно реконструировать: можно предположить, что о росте административной ренты – как едва ли не главного источника богатства – они судят не по непосредственно видимым признакам материального неравенства, он связывается для них в первую очередь с влиянием, возможностями чиновников. Раз могут, значит, воруют. Больше могут – больше воруют.

Например, такой занятный факт: на вопрос «Как вы считаете, где сейчас больше воровства и коррупции – в окружении Путина или Медведева?» 13% опрошенных отвечают, что в окружении Путина, и только 4% более подозрительны к окружению Медведева (70%, впрочем, считают, что разницы никакой нет). Учитывая, что по рейтингу доверия премьер устойчиво опережает президента, логично предположить, что оценка коррумпированности приближенных у респондентов привязана скорее к представлениям о влиятельности политика, чем к оценке его качеств. Где власти больше, там больше и коррупции. Схожую картину дают ответы на вопрос «Как вы считаете, где сейчас больше воровства и коррупции – в высших или в низовых эшелонах власти?». Несмотря на то что граждане наверняка на собственном опыте гораздо чаще непосредственно сталкиваются с низовой коррупцией, чем с воровством высоких должностных лиц, только 10% полагают, что мелкие чиновники коррумпированы больше крупных, и 37% придерживаются противоположного мнения. Снова видим, что распространенность воровства для граждан привязана не к качествам бюрократа и не к потребностям (вопреки распространенному верованию, что одной из причин злоупотреблений являются низкие доходы чиновников), а скорее просто к количеству власти в его руках. Доверие к высшим должностным лицам, по этой же логике, особенно низко. На вопрос «Как вы считаете, есть ли у высших российских чиновников счета за рубежом?» лишь 2% – меньше статистической погрешности – ответили «скорее нет», а уверенно ответивших «определенно нет» не набралось и одного процента. Всего 6% затруднились с ответом, 26% сказали «скорее да», и определенно уверены в тайном богатстве высших чиновников двое из каждых троих опрошенных – 65%.

В списке мер, предлагаемых для борьбы с коррупцией, с большим отрывом лидируют финансовые санкции: конфискация имущества (46%), штрафы, многократно превышающие незаконно полученный доход (40%). Традиционные рецепты по завинчиванию гаек, бывшие в ходу прежде: ужесточение наказаний, укрепление контроля – существенно проигрывают в популярности ударам по карману (от 33 до 28%). И, наконец, уж совсем мало граждане верят в нормальные демократические механизмы борьбы с коррупцией – такие, как ограничение полномочий чиновников, повышение прозрачности государственных ведомств, суды над взяточниками. Похоже, что российская коррупция видится им в первую очередь не как род преступности, не как набор злоупотреблений в условиях ослабления контрольных механизмов (как государственных, так и общественных), а почти как своеобразная форма бизнеса, с которой и бороться нужно так, как борются с нежелательным бизнесом: принимая меры для повышения финансовых рисков данной экономической деятельности и снижения ее прибыльности. Другими словами, образ властной вертикали, предстающий в результатах опроса, скорее не пораженная рядом пороков (т. е. коррумпированная в буквальном смысле этого слова) управляющая структура, а некая фирма или конгломерат фирм, для которых извлечение административной ренты является основным предметом деятельности. Это положение вещей само по себе печально, но у него есть и светлая сторона. Хорошая новость в том, что у граждан формируется более реалистичный взгляд на одну из главных российских проблем, надежды на симптоматическое лечение слабеют, а жупел «лихих 90-х» уже не выглядит оправданием любых текущих неурядиц.