Иллюзия контроля
Теракты в России встраиваются в политическую повестку, а эта повестка все менее контролируема властьюУжасный теракт в метро Петербурга унес жизни как минимум 10 человек, более 40 пострадали. Мы выражаем соболезнования родным и близким погибших и желаем скорейшего выздоровления раненым.
Но мы не можем не отметить, что теракты в России давно стали фактором политики, что вроде бы странно при официальном лозунге стабильности.
Теракты происходят в разных странах, полностью защититься от них сегодня нельзя – совсем недавно мы видели это во Франции или Бельгии, в Германии и даже США. В этом смысле мы похожи на другие страны, и защититься от теракта становится невозможно и в Петербурге, даже когда там с визитом находится президент. Нашим отличием является отсутствие публичной ответственности спецслужб, выражаемой в отчетах об ошибках, отставках и изменении работы. Спецслужбы лишь получают новые полномочия и новое секретное финансирование.
В последний раз кадровая чистка произошла в июне 1995 г., когда после захвата больницы в Буденновске заявления об отставке подали директор ФСБ Сергей Степашин, министр внутренних дел Виктор Ерин и министр обороны Павел Грачев (его Борис Ельцин оставил на посту). Впоследствии крупные теракты не вызывали серьезных кадровых изменений и наказаний. По итогам теракта на Дубровке (2002 г.) был осужден майор милиции Игорь Алямкин за незаконную регистрацию одной из смертниц. За взрывы самолетов в августе 2004 г. ответил милиционер из службы безопасности аэропорта. После Беслана были осуждены за халатность местные милиционеры (амнистированы в 2007 г.). После взрыва в «Домодедово» (2011 г.) были уволены два офицера из антитеррористического управления ФСБ.
Парламентские расследования в России практически невозможны, публичные отчеты от ФСБ и Национального антитеррористического комитета состоят из непроверяемой статистики разоблаченных шпионов и предотвращенных терактов. К слову, конгресс США в 2007 г. рассекретил внутренний доклад ЦРУ о работе службы накануне и после событий 11 сентября 2001 г. В докладе отмечалось, что у ЦРУ не было четкой антитеррористической стратегии, анализ угроз и обмен информацией внутри ЦРУ и с другими спецслужбами были недостаточными. Работа управления признана неудовлетворительной. После теракта в Бостоне в 2013 г. американские спецслужбы также признавались в ошибках.
Еще одно важное отличие – в России в качестве реакции на теракт зачастую принимаются серьезные политические решения. Отмена губернаторских выборов, законы «О противодействии экстремистской деятельности» и «О противодействии терроризму», ужесточение наказаний по статьям «Терроризм» и «Диверсия» – все эти решения были реакцией на теракты. Также решительная борьба с терроризмом становится лозунгом предвыборных кампаний. В 1999 г. будущий президент Путин обещал замочить в сортире организаторов взрывов в Москве и Волгодонске. В 2004 г. выборы президента прошли через месяц после взрыва в московском метро.
Еще один политический вектор можно считать похожим на западный: многие теракты в России расцениваются как ответ сил зла (будь то чеченские террористы или арабские исламисты) на российскую политику. Власть в таких случаях неизменно заявляет о правильности политики в Чечне или Сирии. Это гордо, но не снимает вопроса о том, насколько продуманна эта политика и просчитаны ли ее последствия.
Многолетние контртеррористические операции на Северном Кавказе создали там целый рынок насилия, на котором работают самые разные акторы (собственно, и терактов там не счесть). Но уже после Кавказа Россия способствовала росту предложения на этом рынке – сначала участием в украинском конфликте, затем в сирийском. Российские спецслужбы могут считать, что контролируют различных ополченцев и сотрудников неофициальных ЧВК. Но в ситуации рынка эти акторы могут сами инвестировать в новые «проекты», считает социолог Денис Соколов.
Теракт в Петербурге в тот самый момент, когда там находится Владимир Путин, не выглядит случайностью, говорит президент Института стратегических оценок Александр Коновалов. Так или иначе такие вещи делаются с расчетом воздействовать на него и на власть в целом. Очень часто борьбой с терроризмом в России объясняются меры, призванные закупорить каналы диалога власти и общества. Но они уже закупорены настолько, что дальнейшее движение в этом направлении может только усугубить кризис в политике.
Негласный договор общества и власти, согласно которому общество добровольно принимает ограничение своих прав ради усиления общественной безопасности, обеспечиваемой государством, давно не работает: теракты происходят снова и снова, но ни в парламенте, ни в общественном пространстве нет дискуссии по этому вопросу, отмечает политолог Николай Петров. Люди забыли, чем были мотивированы ужесточения, и не требуют ответа, принимая такое положение как должное.
Реагируя на теракт, власть боится выглядеть нерешительно, но сейчас объективно не может ответить радикальным повышением эффективности борьбы за безопасность, это вынуждает ее делать выбор в пользу чисто демонстративных, декоративных действий, считает Петров. Теоретически в повестке сейчас нет таких радикальных инициатив, для поддержки и объяснения которых власти нужна была бы жесткая антитеррористическая риторика. Практически она может быть использована для развития уже имеющихся заделов – угнетения гражданской активности под предлогом борьбы с экстремизмом, усиления спецслужб, усложнения механизмов контроля за интернетом, но конкретное направление действий будет зависеть от хода расследования теракта в метро.
Отдел комментариев