Как агрохолдинги меняют сельское хозяйство

Экономисты Наталья Шагайда и Василий Узун о том, как изменилась аграрная отрасль за последние годы

За последние шесть лет из федерального бюджета на поддержку агропромышленного комплекса были направлены 1,2 трлн руб., на 2019 г. запланированы еще 0,3 трлн. Вопрос, кому и на что их следует предоставить, становится особенно актуален в связи с амбициозной программной и проектной деятельностью правительства в аграрной отрасли. В числе главных новаций – форсируемая разработка отдельной госпрограммы по развитию сельских территорий вместо одноименного нацпроекта. Она должна быть утверждена правительством к 1 июня 2019 г. Чтобы сделать ее эффективной, а главное – выполнимой, разработчики и эксперты должны обладать четким пониманием современной структуры аграрной отрасли – ресурсной, кадровой, корпоративной, организационно-производственной и миграционной.

Мы в Центре агропродовольственной политики РАНХиГС в 2018 г. завершили исследование структурных изменений, произошедших в 2006–2016 гг. в сельском хозяйстве России, и попытались дать свой ответ на вопрос, как они повлияли на рост сельского хозяйства и развитие сельских территорий.

Чужая земля

Как показало наше исследование, в России продолжается накопление земельных массивов в собственности юридических и физических лиц и одновременно увеличивается число и доля в товарной продукции хозяйств, не имеющих сельскохозяйственных угодий. Так, в 2016 г. около 12 200 (62,3%) включенных в базу данных Минсельхоза сельхозобъединений (СХО) вообще не имели земли в собственности, у 8,5% доля собственных сельхозугодий составляла 4,5% от используемых, зато у 1779 СХО (9,1%) находились в собственности практически все используемые ими земли. Наконец, 20 СХО (0,1%) имеют в собственности 2,4 млн га сельхозугодий (13,6%). При этом с ростом персональных и корпоративных латифундий растет и доля неиспользуемых земель. Такая концентрация земли в земельных банках создает высокие риски удорожания любых проектов – в том числе инфраструктурных.

Параллельно с формированием латифундий идет процесс концентрации активов и капитала. В 2016 г. на долю 100 СХО (0,5%), владеющих крупнейшими активами, пришлось 29% всех активов сельхозорганизаций страны, а на 2,5% – уже больше половины. Те же 0,5% – 100 сельхозорганизаций с крупнейшими активами – получили в 2016 г. 57,9% всех выданных банками СХО инвесткредитов, а 1% СХО – две трети кредитов. На долю 95% организаций, не вошедших в топ-1000 владельцев активов АПК, пришлось лишь 12,4% общего отраслевого объема кредитования.

Субсидии для немногих

По показателю инвестиционной активности резко выделяются две группы СХО: у первой доля собственных средств в инвестициях меньше 10%, у второй – больше 90%. Обе группы инвестировали примерно одинаковые средства (суммарно немногим более 400 млрд руб. каждая). При этом в первую группу входит в 4 раза меньше хозяйств, чем во вторую, они обеспечивают лишь 25% совокупной выручки СХО, зато получают около 60% всех кредитов. На вторую приходится лишь 1,4% кредитов, хотя эта группа генерирует 48% выручки. Очевидно, что банковское кредитование субсидируется правительством именно в интересах первой группы хозяйств – явно не самой успешной.

Процессы земельной, финансовой и управленческой концентрации олицетворяет стремительный рост влияния агрохолдингов: их доля в совокупном объеме сельхозпроизводства за 2006–2016 гг. удвоилась. В 2016 г. на них пришлось свыше половины выручки и прибыли, полученной всеми СХО. Налицо и связанный с развитием агрохолдингов рост концентрации производства в отдельных регионах по всем продуктам (кроме подсолнечника и сахарной свеклы). Так, на долю 15 крупнейших регионов – производителей соответствующего вида продукции в 2016 г. приходилось 68% всего производства зерна, 51% мяса крупного рогатого скота, 60% мяса свиней, 64,3% мяса птицы.

Монополии и сельхоззанятость

Бесконтрольная монополизация этих сегментов рынка крупными агрохолдингами сопровождается вымыванием малых и средних предприятий, что, в свою очередь, создает структурные ограничения для развития сельских территорий, обрекает их на стагнацию и в конечном счете замедляет рост в АПК. А форсированный рост отдельных крупных агрокомпаний, опекаемых государством, не опирающихся на малый сельскохозяйственный бизнес и не стимулирующих его инновационное развитие, не формирует, как правило, длинных мультипликационных эффектов и предпосылок роста для сельских территорий: инвестиции на ручном управлении не заменяют органического роста. Тем более что искусственно индуцированный рост имеет место в тепличных условиях продэмбарго и при этом, мягко говоря, отнюдь не всегда обеспечивает производство качественной и конкурентной продукции.

При этом масштабное присутствие крупных агрохолдингов не гарантирует роста доходов сельских жителей. Плоды роста производства, достигнутого за счет эксклюзивного доступа к субсидиям, пожинают – в виде дивидендов и высокой зарплаты – прежде всего собственники и менеджмент; четкой связи между уровнем рентабельности хозяйства и оплатой труда его работников не прослеживается. Это ставит под сомнение возможность достижения одной из главных целей госполитики в сфере АПК и развития сельских территорий – повышения доходов жителей села.

Утрата мотивации к работе в крупных агрокорпорациях, трудность запуска семейного бизнеса с нуля без гарантированной кредитной поддержки толкают сельских жителей к трудовой миграции. В регионах, где доля агрохолдингов в совокупном объеме производимой валовой продукции сельского хозяйства в среднем превышала 60%, численность населения за 10 лет снизилась в среднем на 11,5%, а сельхоззанятость – на 37,5%. Соотношение числа бедных на селе и в городе на таких территориях выглядит заметно хуже, чем на территориях, где агрохолдингов меньше.

Трудовой мигрант почти не виден

Сокращение доли занятых на селе может рассматриваться как прогрессивное явление – но как минимум при условии, что высвобождаемые трудовые ресурсы находят применение в тех сферах, где их производительность гарантированно выше, чем в агросекторе. Из сельского хозяйства за 10 лет выбыли, по данным Росстата, 1,7 млн граждан. Официальных данных, куда они переместились и чем заняты, нет. Государство, тщательно отслеживающее через ЕГАИС судьбу каждой бутылки водки, чтобы взыскать налоги с ее продажи, не проявляет интереса к судьбам потерявших работу и ставших отходниками миллионов жителей села.

Статистика утверждает, что диверсификация трудовой занятости сельских жителей состоялась: доля занятых в сельском хозяйстве снизилась более чем с 49% в 2000 г. до 22% в 2016 г. Вдвое увеличилась доля занятых в добыче полезных ископаемых, обрабатывающих отраслях, сфере услуг. Однако статистика не отслеживает, где находятся эти места занятости: в ближайшем райцентре, областном городе или соседнем регионе. Укрупненная панель компетенций сельских трудовых мигрантов – новообретенных вахтовиков или горожан – общеизвестна: охранник, водитель, строительный рабочий, работник торговли. При этом в потоке отходников село покидает социально наиболее активная и квалифицированная часть населения, что само по себе негативно влияет на развитие сельских территорий.

Резюмируя результаты нашего исследования, отметим, что программной деятельности правительства в части обеспечения устойчивого развития сельских территорий должны сопутствовать давно назревшие институциональные преобразования, в том числе меры по формированию конкурентной среды, обеспечению недискриминационного доступа аграриев к кредитным ресурсам и вообще к инструментам господдержки села. Важно создать налоговые и иные механизмы, которые сделают невыгодным монопольное владение сельхозземлей, повысить роль сельских поселений в распоряжении неразграниченными землями госсобственности, обеспечить участие муниципальных образований в доходах от проектов, связанных с переводом земель под застройку. Все это темы наших дальнейших исследований.

Авторы — руководитель и главный научный сотрудник Центра агропродовольственной политики Института перспективных экономических исследований РАНХиГС