«Собачье сердце»: смешно и страшно

В репертуаре Московского театра юного зрителя (МТЮЗ) появился новый спектакль Антона Федорова – «Собачье сердце» по знаменитой повести Михаила Булгакова. Мастер жанра черной комедии так расставил акценты в знакомом тексте, что воспринимается он совершенно неожиданно. Постановка Федорова не имеет никакого отношения к сатире на большевизм. Это очень смешное и при этом отчаянно страшное высказывание о человеческой природе как таковой.

Булгаков идеальный автор для Федорова – не случайно его спектакль «Морфий» в Псковском театре драмы получил сразу две «Золотые маски». Скрытые смыслы лихих булгаковских мистификаций отлично рифмуются с мрачными фантасмагориями режиссера. Сближает его с классиком и масштаб философских обобщений, и дерзновенность мысли. При этом Федоров не идет за Булгаковым след в след – не иллюстрирует сюжет произведения, но ставит спектакль «поверх» первоисточника, сохраняя дистанцию между автором и собой сегодняшним.

«Собачье сердце» – спектакль остро современный и абсолютно бесстрашный. Федоров не просто игнорирует штампы восприятия этой повести, он вступает с ними в полемику. Так, профессор Преображенский в режиссерской трактовке совсем не похож на гения-интеллигента. Тихий подмастерье Борменталь готов пустить пулю в лоб своему идейному врагу. Палач Швондер скулит от страха перед начальством. А прислужница Зина и кухарка Дарья Петровна кажутся глупыми до безобразия, но единственными, кто способен на сочувствие и любовь к ни в чем не повинному монстру – Шарикову. Виноваты и оправданы в этом спектакле абсолютно все.

При всей важности идеи и абсолютной ее серьезности спектакль очень смешной. Бесконечное количество гэгов, афористичных шуток и смелая игра слов – временами кажется, что перед нами трагедия всеобщего «расчеловечивания», зашитая в жанр театрального капустника. Актеры редко, но выходят из образов, напоминая зрителю и себе, что они «всего лишь» играют спектакль. Усаживают за стол монтировщиков, просят убрать собаку (сначала на сцене разгуливает самый настоящий бобтейл) или говорят залу, что пора бы их героям поменяться. В общем, всячески демонстрируют, что все это не всерьез и ничьи судьба и дом по-настоящему не разрушены.

Квартира профессора Преображенского придумана художницей Ваней Боуден как разваливающаяся на куски картонная коробка. Стены с оборванными дорогими обоями стоят вкривь и вкось, а сквозь щели в дверном проеме видна видеопроекция дороги с едущими по ней машинами. Меткая метафора сегодняшней жизни – пока люди выращивают монстров в самих себе, жизнь безжалостно идет вперед. И ей решительно все равно.

Но главное, что делает этот спектакль безоговорочным событием сезона, – актерский дуэт исполнителей ролей профессора и его творения. Образ Преображенского, радикально отличающийся от привычного зрителю, воплощает на сцене Игорь Гордин (актер МТЮЗа, снимался в сериалах и фильмах «Содержанки, «Склифосовский», «Хороший человек» и др.). Он ювелирно точно воспроизводит интонации самолюбования и высокомерия. Взглядом, жестами и даже молчанием играет «белое пальто», для которого так естественна неприкосновенность вершителя судеб.

Приятного в этом человеке мало – он не слишком опрятен, постоянно бубнит себе что-то под нос, причмокивает, цыкает, зло шутит и, некрасиво развалившись в кресле, курит сигары и требует в свое распоряжение восьмую комнату. Его брезгливое осуждение Шарикова совершенно оторвано от объективной реальности – и Шариков ему на это укажет, зло прокричав: «А вы меня спросили, хочу ли я этого?» Пройдя через историю с превращениями, мы увидим Преображенского опустившимся, пьяным, в кальсонах и на четвереньках перед Шариковым, которого он вновь вернул в тело пса. Преображенский Гордина – сильный мира сего, вдруг осознавший собственную вину.

Шарикова играет актер МТЮЗа Андрей Максимов, получивший известность после сериала «Слово пацана» и демонстрирующий в постановке немыслимый диапазон. Его Шариков – русское народное «чудовище Франкенштейна». То, как подробно показано им превращение собаки в человека, вызывает оторопь в зале. Негнущиеся конечности, привычные четвереньки, слюна, стекающая по подбородку, вываленный язык, буквальный лай и визг. Максимов проводит зрителя по всем этапам очеловечивания своего героя – как он встает, как учится ходить, как становится большим зверем, чем был до своего превращения. В финале это хам и насильник, упивающийся своей властью.

Однако и в этом, казалось бы, однозначном сюжетном векторе Антон Федоров демонстрирует свое несогласие с однозначностью оценок. В финале зарвавшийся Шариков вдруг жалостливо, боясь обратной операции, по-детски кричит: «Папа!» Кричит, плачет и... покоряется. Эта душераздирающая сцена – квинтэссенция идеи спектакля. Нет плохих и хороших, все одинаково страшны и всех одинаково жаль, а принадлежность к тому или иному классу еще не презумпция невиновности.