Мимолетное признание прокурора

Российское государство за ошибки не извиняется
Прокурор не сказал, что спасательная операция [в 2002 г. в театральном центре на Дубровке] была провалена, но заявил, что имеется причинная связь между ее проведением и гибелью людей.
Сергей Панченкоадвокат потерпевших в деле о теракте на Дубровке

Наконец то, о чем говорили врачи и спасатели сразу после контртеррористической операции в конце октября 2002 г., что повторяли родственники жертв все эти 15 почти что лет, что писали в документах зарубежные расследователи и даже суды, – это впервые сказал официальный представитель российского государства, прокурор, – таково мнение адвоката Панченко, работающего на процессе пособника террористов Дубровки.

Признание прошло почти незамеченным – и точно не вызвало бури возмущенных комментариев. Вроде понятно: с тех пор много ужасных событий произошло, один штурм школы в Беслане чего стоит! Российское общество в целом то ли тефлоновое, то ли страдает тяжелой формой расстройства памяти; что уж говорить об эмпатии.

Однако, кажется, тут нужно было бы остановиться и попытаться осознать, что именно произошло. Спецслужбы приняли решение пустить в помещение театрального центра на Дубровке наркотический газ – и пустили его; в зале все, скажем так, уснули, что позволило ликвидировать всех до одного террористов; заложников же, которых было более тысячи, принялись неловко эвакуировать. Наркотический газ был неизвестного состава, военная тайна, только спустя годы благодаря британским химикам-аналитикам стало понятно, что, скорее всего, это было сочетание двух мощных производных опиоидного вещества фентанила. Но те, кто принимал уснувших, этого не знали и к приему готовы были плохо; люди погибли, потому что с ними, видимо, неправильно обращались.

Сто тридцать могил. Или 170, как писала в 2005 г. президенту Путину общественная организация «Норд-Ост» (так мюзикл назывался, который они перед смертью смотрели на Дубровке).

Есть диаметральная разница между человеческой памятью и государственной: человеку хорошо бы отрешиться от трагических событий, отодвинуться от эмоциональной травмы, перейти в состояние светлой скорби; государству же, напротив, надо самому себе все время напоминать о трагических ошибках, акцентировать на них внимание общества, регулярно извиняться, что не смогло защитить граждан, – потому что оно ровно для того и существует, чтобы их защищать. У России в этом и некоторых других прискорбных случаях так, мне кажется, не выходит.

Оппозиции в стране нет фактически, и власть предлагает себя на роль выразительницы интересов всех граждан, всего социума. А тогда, конечно, странно и признавать ошибки, и вспоминать о них, и уж тем более анализировать трагическое прошлое. Авось пронесет.