Климатическая повестка является сквозной для большинства проектов стратегического технологического проекта (СТП) «Национальный центр социально-экономического и научно-технологического прогнозирования». Основная задача – не просто добавить «климатический» модуль в доклад «Сценарии развития российской экономики в условиях геополитической турбулентности», ежегодно разрабатываемый НИУ ВШЭ, а показать, как климатическая политика, связанные с ней трансформация энергетики и технологические инновации становятся взаимосвязанными драйверами, переформатирующими глобальную конкуренцию и перераспределяющими экономические преимущества.
Институт экономики природных ресурсов и изменения климата в рамках СТП формирует сценарные прогнозы долгосрочного развития мировой и российской экономики и энергетики с учетом фактора «зеленой трансформации». Ключевой результат – оценки последствий различных траекторий глобального низкоуглеродного развития для российского экспорта и экономики в целом. Игорь Макаров, директор Института и руководитель департамент мировой экономики, рассказывает о глобальном ландшафте климатического регулирования, роли БРИКС в низкоуглеродном развитии, «черных лебедях» и роли ИИ в борьбе с изменением климата.
В НИУ ВШЭ в 2025 году стартовал масштабный стратегический технологический проект «Национальный центр социально-экономического и научно-технологического прогнозирования». Это комплексный проект, в котором участвует 15 подразделений НИУ ВШЭ. Расскажите подробнее о том, чем Институт экономики природных ресурсов и изменения климата занимается в рамках данного проекта и какие ключевые результаты получены в 2025 году.
В рамках проекта мы разрабатываем целый ряд продуктов. Участвуем в подготовке совместного флагманского доклада, посвященного сценариям развития российской экономики и общества в глобальном ландшафте. Мы подготовили раздел «Климат и зеленая экономика», в рамках которого представили сценарии глобальной декарбонизации в их приложении к российской экономике. Впрочем, сценарии развития глобальной экономики, на которых нанизаны отраслевые сценарии, тоже не обошлись без нашего участия, ведь климатическая тематика играет сейчас важнейшую роль в мировой экономике и связана со многими другими трендами.
Мы подготовили базу данных BRICS Climate – уникальный инструмент, содержащий в систематизированном виде не просто все нормативные документы, касающиеся климатической политики, в 11 странах БРИКС, но и вычленяет содержащиеся в них цели и меры. Проводим ежегодный опрос экспертов в области климата и зеленой экономики об их ожиданиях развития данной отрасли в мире и России. Такой опрос позволяет сформулировать своего рода консенсус-прогноз, а одновременно – замерить экспертные настроения и оценки, что особенно важно в условиях продолжающейся «мифологизации» зеленого развития, еще усилившейся в 2025 г. с приходом к власти в США Дональда Трампа. Наконец, выпускаем ежеквартальный мониторинг ключевых событий в области климата и зеленой экономики, систематизирующий выводы регулярных обзоров международных организаций, результаты важнейших публикаций, новости нормативно-правового регулирования – международного и ведущих стран, события корпоративного сектора.
Вы занимаетесь прогнозированием климатической повестки в рамках СТП и мониторингом мировых и российских прогнозов, учитывая Вашу погруженность в мировую климатическую повестку, считаете ли Вы, что существуют реалистичные модели экономического развития, которые позволяют «перепрыгнуть» углеводородную стадию роста без социально-экономических потрясений? Если да, то на каких принципах они построены?
Мне кажется нереалистичным полный отказ от углеводородов в обозримом будущем. Но построение энергетических систем с гораздо более скромной их ролью вполне возможно. И уже существуют примеры стран, которым удалось за короткий срок радикально изменить структуру энергобаланса и резко сократить долю в нем ископаемого топлива. Один из наиболее показательных примеров — Пакистан, который за один лишь 2024 г. импортировал солнечных панелей на 17 ГВт – примерно в семь раз больше, чем вся мощность солнечной энергетики России. Как результат – буквально за несколько лет доля низкоуглеродных источников (включая атом и гидро) в генерации электроэнергии выросла с 40% до почти двух третей.
Для многих развивающихся стран, которые не обладают собственными запасами углеводородов, а энергетическая инфраструктура пока в конечном виде не сложилась, переход к возобновляемым источникам оказывается проще, чем для развитых экономик. Они фактически строят энергосистему с нуля, сразу ориентируясь на ВИЭ, а ископаемое топливо используют как стабилизирующий инструмент, выполняющий важную, но все же вспомогательную роль.
То есть все же возможно разрешить фундаментальное противоречие между краткосрочными экономическими интересами национальных государств, особенно развивающихся, ориентированных на рост ВВП, и долгосрочными глобальными климатическими целями?
Это очень сложный вопрос. Собственно, это противоречие и объясняет, почему борьба с выбросами парниковых газов до сих пор дает весьма ограниченные результаты. Цель Парижского соглашения – удержание прироста температуры в пределах 2 градусов, а желательно даже в пределах 1,5 градусов по сравнению с доиндустриальным периодом – весьма амбициозны, и они требуют достижения нулевых нетто-выбросов к середине XXI века. Однако глобальные выбросы все еще продолжают расти — прежде всего в развивающихся странах.
При этом в долгосрочной перспективе противоречия между экономическим ростом и климатическими целями уже нет. Практически все развивающиеся страны понимают, что инвестиции в низкоуглеродные технологии являются необходимым условием их долгосрочного устойчивого развития. Проблема возникает в краткосрочном периоде и заключается в высокой стоимости капитала, необходимого для инвестиций в эти технологии. Если бы доступ к капиталу в развивающихся странах был сопоставим с тем, что имели развитые экономики в 2010-е годы (когда у них были близкие к нулю ставки центральных банков) или даже с тем, что они имеют сейчас, ход глобальной декарбонизации был бы совершенно иным.
Именно поэтому основное требование развивающихся стран в сфере борьбы с изменением климата касается обеспечения доступа к капиталу. Для этого, среди прочего, требуется реформирование международной финансовой архитектуры – от многосторонних банков развития до системы рейтинговых агентств, чтобы финансовые потоки направлялись в развивающийся мир.
Действующий международный климатический режим критикуется за усиление социально-экономического неравенства между странами, предлагая развивающимся странам догоняющую модель развития. Существуют ли инструменты и практики, способные сделать «зеленый переход» социально справедливым в глобальном масштабе, а не только для «передовой» части мира?
Основная претензия состоит скорее в том, что борьба с изменением климата отказывает развивающимся странам в развитии по тем моделям, по которым ранее развивались развитые. Это выглядит несправедливым, особенно на фоне того, что именно развитые страны своими выбросами в ХХ веке проблему изменения климата спровоцировали. Развивающиеся страны видят в этой несправедливости основание для требований в предоставлении им климатического финансирования. Впрочем, в последние годы все большее число стран рассматривает низкоуглеродный переход как возможность и поддерживает его. Важно при этом, что они понимают под энергопереходом не форсированный отказ от углеводородов, а приоритетное развитие низкоуглеродных мощностей.
Любая трансформация, энергопереход не принесет счастья всем. Отсюда понятие «справедливого перехода», которое за последние годы стало мейнстримом. Впрочем, содержание этого понятия до сих пор остается размытым: речь одновременно идет об учете интересов и уязвимых социальных групп (от роста цен на электроэнергию), и угледобывающих регионов внутри стран, и, собственно, о странах, экономика которых критически зависит от ископаемого топлива.
Можно ли уже сейчас говорить о формировании нескольких конкурирующих моделей декарбонизации (например, американской, европейской, китайской)?
Конечно, несколько моделей декарбонизации уже фактически сложились. Европейская базируется на активном государственном регулировании и использовании рыночных инструментов экологической политики, прежде всего европейской системы торговли выбросами. Американская модель – в том виде, в которой существовала до второго прихода Трампа – в большей степени опирается на активную промышленную политику и государственную поддержку новых отраслей и технологий. Китайская модель является наиболее комплексной. Она сочетает элементы административного планирования, рыночные механизмы и масштабную промышленную политику, включающую значительные субсидии производителям солнечной и ветровой энергии, электромобилей и накопителей энергии.
Технологические приоритеты тоже разные: если на Западе это почти только ВИЭ и в меньшей степени электромобили, то в Китае – кроме них еще и технологии чистого угля, улавливание и захоронение выбросов, атомная энергетика. Например, в Бразилии – биотопливо, а также (как и в России) природно-климатические решения, в том числе в лесном секторе.
Какую роль БРИКС играет в современном низкоуглеродном развитии? И какой вклад в понимание этой роли вносит база данных BRICS Climate, созданная в рамках СТП?
По большому счету, динамика низкоуглеродного развития сегодня определяется именно странами БРИКС. В первую очередь, конечно, Китаем. Он обеспечивает около 35–40 % мировой выработки солнечной и ветровой энергии, более 60 % ежегодно вводимых мощностей в этих сегментах, а также более 60 % мировых продаж электромобилей. Он доминирует в технологиях накопления энергии и контролирует подавляющую часть добычи и переработки критически важных металлов и минералов, необходимых для энергоперехода. При этом еще более быстрая динамика развития этих отраслей (но с поправкой на более низкий начальный уровень) характерна для других развивающихся стран, включая Индию, Индонезию, ЮАР, ОАЭ.
И это уже дает результаты в части ограничения выбросов парниковых газов. В частности, по предварительным оценкам, по итогам в 2025 года выбросы в Китае впервые сократятся, а в Индии прирост будет ниже, чем в Европе, при кратно более быстром экономическом росте.
В рамках базы данных BRICS Climate мы систематизируем климатическую политику 11 стран объединения, выделяя поставленные в рамках этой политики цели и меры за счет систематизации стратегических документов и ключевых НПА в области «зеленой» экономики. Рассматриваются как общие цели – например, поставленные каждой страной в рамках определяемого на национальном уровне вклада в выполнение Парижского соглашения, так и узкоотраслевые – в сфере энергетики, транспорта, сельского и лесного хозяйства, сектора отходов и т.д. База данных содержит и аналитический модуль, позволяющий сравнивать амбициозность целей по сокращению выбросов разных стран.
Если посмотреть чуть шире климата: как вы относитесь к мнению ряда экспертов, что глобальный капитализм перестал адекватно отвечать на вызовы современности, а стратегия ЦУР (Целей устойчивого развития ООН) лишь имитирует деятельность. Какая, на ваш взгляд, реалистичная глобальная стратегия могла бы приблизить человечество к балансу между socio-economic well-being и экологической устойчивостью? Учитывали ли Вы эти факторы в разрабатываемом прогнозе?
Цели устойчивого развития – не столько имитация деятельности, сколько попытка компенсировать провалы глобального капитализма, не меняя его сущностных основ. Глобальный капитализм действительно принес значительные выгоды – способствовал экономическому росту и повышению благосостояния. Но одновременно он усугубил множество проблем, главные среди которых – критический рост неравенства и деградация окружающей среды. Одна из проблем состоит в том, что не существует понятных механизмов финансирования ЦУР – сегодня это не более чем ориентиры, полезные, но не способные решить проблемы сами по себе.
Сейчас начинается, в том числе и в России с непосредственным участием нашего Института, дискуссия о том, как должна выглядеть повестка устойчивого развития после 2030 г. Если текущие цели будут просто продлены или же будут предложены какие-то доработанные цели, они точно также не будут выполнены. Нужны иные идеи – не просто цели, а новые модели развития. Сегодня миллиарды людей в развивающихся странах вступают в мировой средний класс. Если они попытаются воспроизвести западные потребительские паттерны, планеты не хватит. Необходима более глубокая трансформация глобального капитализма. Вероятно, ключевой вопрос в дискуссиях о такой трансформации – это вопрос о том, что мы должны максимизировать. Очевидно, не ВВП, а общественное благосостояние с учетом экологических ограничений. Такой переход – это сложный процесс, как концептуально, так и инструментально. Но боюсь, что без него любые новые списки целей рискуют повторить судьбу ЦУР. А в таком случае раскол между развитыми и развивающимися странами будет усугубляться, питая фрагментацию международной среды и способствуя росту конфликтности. Это отражено сценариях развития мировой экономики и политики, являющихся базовыми для всего проекта.
Как прогнозирование в климате и энергетике учитывает возможность наступления событий типа «черный лебедь»? И прорабатываете ли Вы с командой учет таких явлений при разработке прогноза в рамках СТП?
Конечно, в идеале прогнозирование в климате и энергетике должно учитывать возможность наступления событий типа «черный лебедь». К сожалению, достаточного инструментария для этого пока не сложилось.
Традиционные модели, как правило, практически не учитывают вероятность технологических прорывов, например, в сферах накопления и передачи энергии. На самом деле, даже без учета радикальных прорывов выходившие за последние два десятилетия прогнозы систематически недооценивали темпы развития возобновляемой энергетики и электромобилей. Это касается даже прогнозов МЭА, которые считаются наиболее оптимистичными в отношении развития низкоуглеродных технологий.
А вот политические «черные лебеди», такие как резкие изменения климатической политики при смене лидеров, хотя и привлекают много внимания, в долгосрочной перспективе, на мой взгляд, не являются определяющими. Даже при радикальных политических разворотах структурные технологические тренды сохраняются.
Какое влияние искусственный интеллект может оказать на борьбу с изменением климата?
Такое влияние носит двойственный характер. С одной стороны, ИИ обладает огромным потенциалом для оптимизации использования ресурсов, которое необходимо для сокращения выбросов парниковых газов. Существует множество примеров того, как интеграция ИИ в процесс принятия решений позволяла добиваться значительных экологических эффектов на уровне отдельных компаний. Ряд таких примеров отражен в наших ежеквартальных мониторингах.
С другой стороны, инфраструктура искусственного интеллекта сама по себе является крупным потребителем энергии и источником выбросов. Центры обработки данных (ЦОД) уже сегодня обеспечивают около одного процента мировых выбросов углекислого газа от сжигания топлива. К 2030 г. этот показатель может вырасти в несколько раз, особенно если новые ЦОДы будут строиться за счет угольной и газовой генерации – а такие планы есть, в частности, в США и в России.
Впрочем, в этих прогнозах не в полной мере учитывается потенциал технологических прорывов и в самой сфере ИИ. Думаю, что более эффективные алгоритмы могут со временем существенно уменьшить углеродный след ИИ. В любом случае, развитие ИИ будет одним из ключевых факторов, влияющих на глобальные выбросы в ближайшее десятилетие.
Стратегический технологический проект «Национальный центр социально-экономического и научно-технологического прогнозирования» реализуется в рамках Программы развития НИУ ВШЭ на 2025–2036 годы, победившей в конкурсе программ стратегического академического лидерства «Приоритет-2030» в рамках национального проекта «Молодёжь и дети».