Приют, спецтюрьма и музей: как история одного здания отразила историю страны

5 ноября 1885 г. (24 октября по старому стилю) в Москве открыли здание, в котором сейчас располагается Музей криптографии. Постройка из красного кирпича неоднократно меняла владельцев, названия и функционал, но всегда оставалась созвучной времени.

Как крестьяне судились с монастырем

Богоявленский монастырь основан московским князем и младшим сыном Александра Невского Даниилом в конце XIII в. – примерно в 1296 г. Он пережил крупные пожары, набеги ордынцев, сражения за Китай-город во время Смуты и не только выстоял, но и помог в создании Славяно-греко-латинской академии, ставшей первым вузом и важнейшим центром просвещения.

Как и многие москвичи, Богоявленский монастырь владел «дачами». На современные загородные постройки они не похожи. В те времена загородными дачами называли земли, сады и огороды, которые монастыри сдавали внаем или обрабатывали своими силами – в основном, чтобы прокормиться. Чаще всего такие дачи располагались за чертой Москвы: Богоявленский монастырь (с небольшими перерывами) владел землями в Марфине Московской губернии начиная с 1560 г. Согласно переписным книгам, на территории обители в разные годы содержали сады, огороды, скотный двор и пруды с рыбой.

В 1852 г. между местными крестьянами и монастырем возник земельный спор. По подсчетам краеведов, на тот момент церкви принадлежали 11 с небольшим десятин земли и еще около двух десятин огородов. При этом местные крестьяне страдали от малоземелья. Они обрабатывали по 1,19 десятины, в то время как среднестатистический крестьянин в волости владел 2,2 десятины. Спор тянулся около 16 лет и закончился победой местного населения.

В пользовании Богоявленского монастыря оставили всего пять десятин. В связи с новыми обстоятельствами земли переориентировали. По данным на 1884 г., поблизости с монастырской дачей имелся небольшой смоляной завод (такие предприятия производили скипидар и канифоль) и строился приют для сирот и детей из малообеспеченных семей священников. Его основали на деньги Богоявленского монастыря: строительство обошлось примерно в 100 000 руб. серебром. Здание высотой 76 м и шириной 21 м снабдили пристройкой – небольшим шестигранным храмом (высотой в два этажа).

Марфинский интернат и придомовой храм иконы Божией Матери «Утоли моя печали» торжественно открыли 5 ноября (24 октября по старому стилю) 1885 г. Новый комплекс назвали Александро-Мариинским приютом – в честь недавно коронованного Александра III и его супруги Марии Федоровны. В здании регулярно проживали около сотни воспитанников. При зачислении в приют требовали метрики, показания священников о нищете родителей и справки о наличии прививки от оспы. Затем мальчиков обучали грамоте и готовили в столяры, переплетчики и псаломщики, которые играли на скрипке и могли руководить церковным хором.

После начала Первой мировой войны в 1914–1915 гг. здание со всем имуществом передали великой княгине Елизавете Федоровне Романовой – свояченице Николая II и вдове московского генерал-губернатора, погибшего во время террористической атаки. В соответствии с требованием времени в нем организовали приют для детей солдат.

Как приют стал детской колонией 

После революции 1917 г. история здания поломалась так же, как это случается и с судьбами людей, считает старший научный сотрудник Музея криптографии Александр Дюльденко. Вначале приют стал трудовой колонией для детей, а потом учреждением под надзором органов госбезопасности.

В 1916 г. исследователи из Казани подсчитали, что накануне потрясений в России проживали примерно 2,5 млн беспризорников. После Первой мировой и Гражданской войн в стране насчитали от 4 млн до 7 млн таких детей. Беспризорниками в России называли сирот, которые потеряли не только родителей, но и дом. Оказавшись на улице, они нарушали законы и попадали не в приюты, а в тюрьмы.

Специально для социализации сирот-правонарушителей создавали «воспитательные колонии». Приют в Марфине оказался сельскохозяйственной колонией, где детей приучали к работе с землей. По информации Музея криптографии, она работала в 1918–1919 гг., именно в эти годы рисование и черчение там преподавал молодой художник Леонид Хорошкевич (позже занимался оформлением станций московского метро). Он сам страдал от нужды и посчитал приют откровенно грустным и некрасивым местом. «Поле, занесенное снегом, тропинка, протоптанная вдоль лесной опушки, и за оврагом – кирпичный, скучный казенный дом: Марфинская сельскохозяйственная колония, бывший приют для солдатских детей», – записал Леонид Хорошкевич в дневники после первой поездки в Марфино.

Когда ситуация в стране начала нормализовываться, вместо воспитательной колонии снова заработал детский дом. В 1923 г., по сообщениям газеты «Известия», Сокольнический райисполком постановил закрыть церковь при нем и передать помещение под детский сад. В 1930-е в Марфине появилась еще и общеобразовательная школа № 36. По сути, все три учреждения сосуществовали в одном здании. «В школе-детдоме жили ребята и девчата, бывшие беспризорники, а мы, ученики, приходили из Старого и Нового Останкина, из деревни Марфино и даже и Марьиной Рощи и Марьиной деревни… Были созданы два драмкружка, один… “классического” направления, а другой… – “модернистского”, руководили ими… артисты театра Завадского… [Балетные занятия] вел хореограф из Большого театра СССР», – вспоминал воспитанник школы № 36 Николай Месяцев. В 1964–1970 гг. он руководил Гостелерадио СССР.

В годы Великой Отечественной войны в СССР вновь массово появились беспризорники. Именно в этот период в стране заработали комнаты милиции. Тогда они не только и не столько наказывали, сколько собирали сирот с улиц. Из-за военной трагедии в здании на окраине Москвы снова появилась Марфинская трудовая воспитательная колония СССР. Невероятно, но в ней сохранили драмкружки. В одно время занятия вела мать режиссера Марка Захарова – актриса Галина Бардина. «Отец служил после фронта в охранных частях московского гарнизона, моя няня очень состарилась, мать в одиночестве тащила семейный бюджет, потому что отца после демобилизации довольно скоро выслали из Москвы как судимого по 58-й статье. Мать некоторое время вела драмкружок в Марфинской детской колонии НКВД, естественно, за грошовый заработок. Как она туда устроилась – не понимаю. Может быть, от отчаяния», – поделился Марк Захаров в автобиографии «Суперпрофессия».

Как Марфино стало самой известной «шарашкой»

В предчувствии холодной войны в 1946 г. власти открыли в Марфине «лабораторию специальной техники и приборов для нужд МВД СССР». В итоге детей сменили взрослые зэки. Вначале в здании работали пленные и вывезенные из Германии немцы, затем советские математики, инженеры, физики, связисты и филологи, осужденные на лагеря. «В старое здание подмосковной семинарии, загодя обнесенное колючей проволокой, привезли полтора десятка зэков, вызванных из лагерей», – рассказывал самый известный заключенный спецтюрьмы № 16 Александр Солженицын. В народе такие учреждения называли «шарашками»: термин произошел от выражения «шарашкина контора», которым называли организации с подозрительной репутацией.

Время, проведенное в Марфинской шарашке, Солженицын описал в романе «В круге первом». Исходя из опубликованной переписки членов комитета, именно он стал одним из произведений, за которые писателя отметили Нобелевской премией.

«[После войны] дом находился в плохом состоянии: отсутствовала часть внутренних стен, полов и потолков, не было главной лестницы. Для проведения ремонтных работ были привлечены более сотни немецких военнопленных, так называемый спецконтингент», – писал один из руководителей лабораторий Константин Калачев. Военнопленные немцы настилали полы в коридоры, монтировали оборудование в котельной и отделали некоторые кабинеты. Камеры общежития для зэков обустроили в храмовой части. На каждого заключенного выделили спальное место с двумя матрасами, подушками, одеялами и простынями, табуреткой для одежды и тумбочкой с настольной лампой. В цокольном этаже разместили производственный сектор с токарными и слесарными станками, а на первом и втором – рабочие столы и помещения.

Пока шел ремонт, режим считался облегченным. Заключенные часто отдыхали во дворе здания. «Несколько зэков гуляли под старыми редкими липами обширного двора, заросшего травой», – вспоминал заключенный Марфинской шарашки философ Димитрий Панин. В рабочие часы ее обитатели разбирали трофейные чертежи и образцы техники, вывезенной из Германии. «И в подвалах, и в коридорах стояли шкафы со все еще недоразобранными архивами берлинских лабораторий «Филипс», – вспоминал потом литературовед Лев Копелев, также отбывавший наказание в Марфинской спецтюрьме.

Отдаленный район Москвы идеально подходил, чтобы спрятать секретные материалы. «Место было пустынное… Из города трамвай доходил только до Останкинского дворца. Дальше надо было добираться пешком, через парк, километра полтора примерно… Ни Ботанической, ни Малой Ботанической… Только наша лаборатория и забор, забор… А на углу вышка и солдатик с ружьем», – рассказывала одна из сотрудниц лаборатории.

Многие обитатели сравнивали красивое здание с золотой клеткой (во многом из-за мягкого отношения и колючей проволоки по всей площади). В 1948 г. в Марфине резко изменили и режим, и направление работ. Закрытым постановлением Совмина СССР от 21 января спецобъект № 8 системы МВД стал «лабораторией № 1» при отделе оперативной техники МГБ СССР. Ее начальником назначили инженер-полковника Антона Васильева. Под его руководством заключенные (инженеры, криптографы и конструкторы) занялись разработкой секретной телефонной связи и шифровальной техники. По иронии судьбы новый профиль перекликался с церковной историей здания. Как рассказывала в интервью директор Музея криптографии Лидия Лобанова, в России основы криптографии заложил священнослужитель – патриарх Филарет. В 1633 г. он рекомендовал зарубежным посланникам использовать шифры и разработал специально для этого «цифирную азбуку».

Работы в лаборатории оказались напряженными. «Год работы в таком режиме должен засчитываться за 3–5 лет», – рассказывал потом начальник криптографической группы Константин Калачев. В это время обитатели здания видели его не скучным, а скорее зловещим. Заключенный Морис Гершман прибыл в Марфино в феврале 1949 г. «Передо мной было трехэтажное здание, похожее не то на морской танкер с отпиленным носом, не то на огромный паром», – говорил он.

В 1949 г. коллектив представил первый шифровальный аппарат М-803, который позволил засекретить телефонные разговоры. Речь преобразовывали с помощью вокодера (от voice encoder – кодировщик голоса), а для шифрования выбрали принцип «знак в знак».

Приемка новой аппаратуры государственной комиссией прошла в апреле 1950 г. По ее итогам 10 разработчиков освободили, а еще шестерым присвоили ученые степени без защиты диссертаций. После этого работы еще сильнее активизировали. В «шарашке» трудились и заключенные, и вольнонаемные специалисты, иногда в равной пропорции. По необходимости привлекали именитых инженеров и изобретателей со свободы. Например, в 1951 г. акустик и создатель терменвоксов Лев Термен помог разрешить проблемы с качеством звучания: речь стала казаться натуральной.

В этот период власти задумались о строительстве возле Марфинской шарашки огромного предприятия – городка с производственными и жилыми корпусами и отдельным спортзалом. Проект не реализовали, но некоторые переделки начали. Например, над храмовой пристройкой возвели еще несколько этажей. Из-за изменившейся формы здание начали называть не морским танкером, а вполне земным паровозом.

Как в новом НИИ создали вертушки и ядерные чемоданчики

Накануне «оттепели» власти решили отказаться от труда зэков и вместо «шарашки» создали ГосНИИ № 2. Заключенные «переехали» на другие объекты или в лагеря. «Из 400 зэков, работавших на шарашке в начале декабря (весной было более пятисот), осталось примерно 70», – вспоминал потом Лев Копелев.

В первые годы новый институт создал самые протяженные линии защищенной цифровой телефонной связи: Москва – Берлин и Москва – Пекин. В 1954 г. его передали в подчинение Министерству радиотехнической промышленности и сделали гражданским (пусть и секретным) предприятием под названием «Почтовый ящик (п/я) 37». Через год переименовали в Научно-исследовательский институт автоматики (НИИА).

В 1950–1980-е на предприятии разработали первое поколение отечественной шифровальной аппаратуры (М-803-5, «Лиана», «Алмаз», «Булава», «Коралл», «Эльбрус», «Яхта», «Лагуна», «Дельфин»). Выпустили широко известные разработки, например, правительственные средства связи («красные вертушки») и системы управления советским и российским ядерным потенциалом «Чегет» (так называемые «черные чемоданчики»).

Менялись не только технологии, но и территория. По неизвестной причине закопали местный пруд, а вокруг построили новые корпуса для разработчиков оборудования. В старом здании оставили вспомогательные службы: медпункт, бюро технической эстетики, профком, химическую лабораторию и помещение ЭВМ. Институт автоматики работает и в наши дни, но ветшающее здание из красного кирпича он покинул еще в 2019 г.

Как трудное прошлое переработали в современный музей

Историческое здание оставалось засекреченным вплоть до 2020 г., когда его передали группе компаний «Криптонит» под Музей криптографии (входит в состав технологической компании «ИКС Холдинг»). Вместе с постройкой компания получила забытые рукописи, фотографии и местные артефакты. «Много чего осталось: личные вещи, документы, елочные игрушки, горшки с растениями. Впечатления – как попасть на заброшку», – рассказывал СМИ старший научный сотрудник Музея криптографии Александр Дюльденко.

В здании, находившемся в аварийном состоянии, провели капитальный ремонт. В ходе работ строители восстановили разрушенные участки фундамента, обновили перекрытия, а также усилили стены и простенки. Реставраторы воссоздали историческую кирпичную кладку фасадов.

В наши дни в Москве нередко перестраивают промышленные объекты, чтобы превратить заброшенные площади в современные музеи и галереи. Но создателям Музея криптографии пришлось работать не только с изношенный конструкцией, но и с его сложной (и порой неоднозначной) историей. «Мы строили музей в очень непростом месте с непростой историей. Хотя именно это стало отправной точкой, с которой началось новое назначение здания», – рассказывает директор Музея криптографии Лидия Лобанова. «Мы ставили перед собой задачу соединить в музее настоящее, прошлое и будущее. Показать, что для создания будущего важно знать историю… Сделать музей пространством поиска общего языка», – продолжает она.

После того как строители расчистили слои штукатурки, нашли фрагменты церковной цветочной росписи. В кладке дымохода обнаружили письмо, которое написал один из арестантов родственникам в 1952 г. И росписи, и письмо сейчас выставлены в отдельном зале, посвященном истории здания: прошлое в музее не шифруют.

«Было много опасений про то, придут ли к нам посетители, потому что тема криптографии сложная… Проводили соцопросы, организовывали фокус-группы… Спустя четыре года существования музея мы можем говорить о том, что интерес к науке и технологиям действительно растет… Больше половины нашей аудитории – это дети, при том что наукой в основном интересуются взрослые», – поделилась с «Ведомостями» Лидия Лобанова.

Музей криптографии полноценно открылся в Москве 21 декабря 2021 г. За годы работы его посетили 174 000 москвичей, для которых провели 5508 экскурсий. «Практически приблизились к максимальным цифрам пропускной способности музея, хотя это только начало. Это было достигнуто за счет того, что мы старались рассказывать про науку понятно и доступно… [Посетители] по-разному воспринимают информацию, поэтому преподносим контент в разных жанрах: аудио, тексты, игровые механики, комиксы, современное искусство… Мы хотели разбить стереотип, что научные музеи – это несовременно и скучно», – говорит Лидия Лобанова.

В перестроенном здании три этажа и шесть полноценных залов. Экспозиция включает в себя четыре раздела и построена в обратной хронологии – от современности к древности. На первом этаже представлены основные принципы защиты информации в интернете. Например, можно проверить, засвечены и надежны ли ваши пароли, или осмотреть «Бестиарий вирусов».

На втором этаже рассказано, как и зачем шифровали сигналы телевизионщики, разведчики и могущественные державы. Представлены самые известные шифровальные машины и прообраз искусственного интеллекта, который помог взломать немецкий аппарат «Энигма». Изначально его придумали для финорганизаций, но затем засекретили и отдали военным.

Рядом с немецкой техникой представлена советская. Это единственный музей, где выставляется М-125-ЗМ («Фиалка-ЗМ»). Ее изобрели в СССР после Второй мировой войны и использовали для переговоров между странами Варшавского договора. «Фиалку» никогда не захватывали и, в отличие от «Энигмы», не взламывали. Вплоть до 2020 г. внешний вид машины считался секретным. «Импульсом для создания музея у них стало желание показать, что в России была и есть криптографическая школа», – поясняет Лидия Лобанова.

На том же этаже рассказывают, как работали черные кабинеты, которые вскрывали и подделывали письма во время Наполеоновских войн. Посетителем предлагают самим найти конверт с сорванной печатью и найти тайные послания с помощью «решетки Кардано». Фанаты советского кино с ней знакомы: похожим способом набирали титры в фильме «Собака Баскервилей».

В самом верхнем зале рассказывается, как скрывали информацию в древности, например, с помощью шифров Цезаря и Атбаш (это шифр простой замены, который используется со времен написания Библии). На нем «Ведомости» пишутся «Эъыртрнмц».

«Мы старались, чтобы музей был современным, чтобы каждый посетитель чувствовал себя комфортно в этом пространстве знания… Все инсталляции музея доступны для людей с разными формами инвалидности… Методик, как делать научные технологические музеи доступными, практически не существует. Мы в этом смысле первопроходцы», – отмечает Лидия Лобанова.

После реконструкции и запуска современного музея восприятие здания вновь изменилось, на этот раз его разглядели с лучшей стороны. «Когда я впервые увидела наше здание, оно мне показалось невероятно высоким и светлым: красный кирпич, множество окон. Оно напоминает мне величественный корабль. Каждый раз, когда я утром иду на работу, замираю на минуту, рассматривая его», – рассказывала СМИ музейный хранитель Алиса Чернышева.