Фестиваль "Территория": Оккупай везде

Все это называлось лабораторией «Живые пространства» и оказалось самой любопытной частью фестивальной программы.

Драматурги и режиссеры под руководством Александра Родионова взяли в работу огромную расселенную коммуналку в историческом здании по адресу: Страстной бульвар, 12. То есть нафантазировали этюды про обитателей этих обшарпанных интерьеров: сентиментальных алкоголиков и религиозных гастарбайтеров. Метод работы и актерские лица – из Театра.doc. Но результат другой: спектакль «Страстной, 12» стал чем-то вроде театра-вечеринки на документальном материале – с хаотичными перемещениями по комнатам, где события происходят одновременно и зритель свободен в выборе сюжета.

Но заброшенных старинных зданий в Москве осталось немного, а вот разруху в головах можно найти везде. Конференц-зал Министерства культуры стал декорацией для пьесы балетного обозревателя «Афиши» Юлии Яковлевой «Квартира 1937» – лирической истории в духе фильма «Покровские ворота» о том, как быт заел жителей коммуналки 30-х гг. Они мучаются в очереди в туалет и доносят друг на друга. Оперный режиссер Денис Азаров сделал из этого сюжета музыкальную шутку. Первый акт актеры пропели как ученые снегири в концертных платьях и фраках. А в дальнейшем безобразии был задор студенческого спектакля, стесненного бюрократическими условностями и оттого еще более изобретательного.

На Казанском вокзале разыграли текст Павла Пряжко «Три дня в аду» – три монолога, воспроизводящих поток сознания обывателя. Монотонно перечисляются: цены на коммунальные услуги, запахи в троллейбусе, продукты, которые можно купить в магазине. Из слипшейся речи создается душное пространство, порождающее бытовой антисемитизм и агрессивное неприятие всего, что не умещается в этом чердачном сознании. Режиссер Семен Александровский засунул «Три дня в аду» в плацкартный вагон, на полках которого сидя и лежа разместились зрители. Сначала текст звучит из динамиков вагонного радио. Потом подключается четверо актеров. А играет здесь само место с его характерными деталями: копченой курицей, чаем в подстаканниках, ужасной музыкой, прохожими на перроне. Знакомый, уютный, засиженный ад.

Режиссеру Дмитрию Волкострелову достался другой ад – старости. Как и в случае «Страстного, 12», спектакль назван по месту действия – «Дом ветеранов сцены». То есть это, как обычно у радикального Волкострелова, место бездействия: режиссер использует фотографии, снятые на iPhone, и видеозапись разговора с обитателями дома ветеранов, на фоне которой сам произносит отдельные реплики собеседников – и это присвоение чужой речи читается как жест сочувствия. Ветераны жалуются, что сегодняшний театр им чужд, что актеры не владеют сценречью, ничего не смыслят в психологизме. Ругают «шептальный реализм» 70-х – и тут становится понятно, насколько огромна поколенческая пропасть, о которой говорит Волкострелов, – ведь ругают ветераны то, что было еще до его рождения. Режиссер предлагает зримое свидетельство разрыва, рефлексию об утраченной истории театра. На показе сидели ветераны и студенты театральных вузов, но умный спектакль Волкострелова, кажется, был о пустых местах между ними.