"Пять вечеров" в Ленкоме: Так вот где ты был все эти годы, Ильин

Александр Володин оставил за скобками сюжета вопрос о том, почему герой не вернулся к героине сразу после войны, отмотав еще «десяточку» шофером на Крайнем Севере. Те, кто застал эталонную постановку «Пяти вечеров» Георгия Товстоногова, помнят: Ефиму Копеляну и Зинаиде Шарко не надо было даже намекать на лагерную тему – в зале были или сидевшие, или ждавшие сидельцев. Никита Михалков снял по «Пяти вечерам» красивую мелодраму, Людмила Гурченко и Станислав Любшин играли иную породу людей, белую кость, а рефреном стали последние слова Тамары – Гурченко: «Лишь бы не было войны». Именно война, а не ГУЛАГ поломала жизнь Ильину и Тамаре. Недавно Виктор Рыжаков поставил «Пять вечеров» в «Мастерской Фоменко» как историю возвращения человека к себе, освобождения от любых пут – социальных или личных. Его спектакль, полный шагаловского парения над землей, не давал повода оплакать потерянную жизнь людей, опоздавших к своему счастью: в самом деле, тридцать семь – не возраст в наше время!

В ленкомовском спектакле Андрея Прикотенко лейтмотивом стал ГУЛАГ. А если шире – неизжитое прошлое, которое никогда не отступит, ворвется унизительным воспоминанием в самый сладкий миг.

Художники Ольга Шаишмелашвили и Петр Окунев выстроили на сцене не просто бедный послевоенный быт, а лагерный барак: облезлая кирпичная стена, шаткая двухэтажная кровать, дыра вместо двери. Здесь течет жизнь без права на закрытую дверь, на личное пространство: за дверным проемом то маячит сосед-стукач (и надо здороваться с ним – хоть сквозь зубы), то мелькают зеки в телогрейках с номерами, то врывается снежный буран. Режиссер точно все время настаивает, что мы не смеем забыть об историческом фоне. О мире, промороженном до костей («Ой, холодно», – пискнет продавщица Зоя, пытаясь соблазнить Ильина видом своего по-советски кондового бюстье).

Но настаивая на историческом контексте, режиссер обращается с приметами времени небрежно. С одной стороны, разруха на сцене сродни военной, с другой – Славик приглашает Ильина послушать Бродского, который в середине 50-х как раз бросил школу, чтобы стать фрезеровщиком. Такое же разностилье царит и в актерской игре, точно актеры собрались из разных кинокартин и спектаклей. Молодежь (Славик Станислава Тикунова и Катя Полины Чекан) точно выбежала на гулаговский мороз из хрущевской оттепели, из каких-нибудь «Стиляг». Продавщица Зоя (Наталья Щукина) сотворила из своей сцены вставной эстрадный номер. Олеся Железняк (Тамара), начав с карикатурной характерности, резко меняет тональность на драматическую, чтобы заставить нас почувствовать, как мучительно срастается заново эта пара – Тамара и сломленный, забитый Ильин (первая за многие годы роль, специально поставленная на Андрея Соколова), каким уродливым, но крепким швом станет их новая жизнь. Точнее всех работает, пожалуй, Александр Сирин (его Тимофеев – маленький человек, вознесенный на большой пост, недотепа с несгибаемым характером).

Спектакль идет, спотыкаясь о собственные огрехи, но чем дальше, тем меньше хочется пенять ему на неточности. А сочетание ленкомовской сцены и гулаговской стены, на которую в финале проецируются старые лица реальных сидельцев (почти что «доковская» картинка), снова шлет предупреждение: прошлое ближе, чем кажется.