Берлинский музыкальный фестиваль открылся исполнением «Тутугури» Вольфганга Рима

Хтонь наступала. Атавистические варварские ритмы, обрушивающиеся на ошеломленную аудиторию, пробуждали запрятанные глубоко внутри инстинкты. Рев меди, грохот шести тамтамов, соединенный вопль шести голосов, несущихся из динамиков, звуковые волны огромной амплитуды и высоты, накатывающие раз за разом, шокировали запредельной, на грани возможного, громкостью.

А начался концерт с пронзительных – на разрыв аорты – криков чтеца, Грэхема Ф. Валентина. В судорогах его изломанного тела, в выпученных, полных боли и отчаяния глазах запечатлелся, кажется, весь древний ужас человечества перед силами природы и произволом жестоких богов.

На сцене Большого зала Берлинской филармонии сидел во всей красе Оркестр Баварского радио, срочно вызванный ради «Тутугури» из отпуска. С огромной махиной, где только ударных установок стояло шесть штук – не считая четырех гонгов, расставленных в акустически важных точках зала, – управлялся субтильный, хрупкий на вид и весьма рафинированный по своим музыкальным предпочтениям Даниэль Хардинг, который провел музыкальное действо – точнее, замысловатый музыкальный ритуал, смыкающийся по силе воздействия с магическими обрядами майя, – не просто перфектно и уверенно: он сумел добиться того, что рваная, ежесекундно рассыпающаяся в клочки и снова собирающая себя по атомам музыкальная материя одного из самых грандиозных и впечатляющих опусов Вольфганга Рима на глазах обретала поистине романную увлекательность и слитность.

Раннее сочинение Рима, написанное в 1982 г., основано на Poeme Dance и радиопьесе Антонена Арто «Обряд черного солнца», в которой французский поэт-сюрреалист отразил личный опыт, полученный им во время экспедиции в Мексику в 30-х гг. прошлого века. Арто изучал обряды племени тарахумара и проникался образами галлюциногенной пейотль-культуры. Один из разделов «Тутугури» Рима, изначально писавшегося как балетная музыка, так и называется: Peyotl-Tanz. И танцевальные ритмы в «Тутугури» чрезвычайно важны.

Но не только; гораздо важнее и значимее в опусе та пугающая стихия нерасчлененной витальной энергии, которая несется, сметая и сокрушая на своем пути жалкие остатки рационализма. «Тутугури» Рима по своему магическому накалу совершенно иррациональная вещь, апеллирующая к темным безднам ритуального прошлого человечества. В ней Рим умело направляет коллективное бессознательное аудитории в нужное автору русло.

«Эта музыка должна прийти к нам в своей естественной необработанной форме, такой, какая она есть, – грубой, обнаженной. Она должна стать криком», – писал Рим в давнишней авторской аннотации. И хотя в этом опусе Рима то и дело чудятся стравинизмы «Весны священной», а то и ранний Барток, ему удалось создать свой стиль, весьма своеобразный. Музыка пришла, захватив сознание на два с лишним часа; не отпускала ни на минуту, заражая дикими ритмами и оглушая предельным фортиссимо.

Рим писал «Тутугури» молодым – и дал себе волю, выпустив на свет джинна безумно отважной и дерзкой энергии творчества, и тот пошел плясать свой безумный dance macabre, создавая и тут же разрушая музыкальные миры. Космогонические звуковые взрывы следовали один за другим; казалось, Вселенная разлетается на атомы. Лязгающий металл и треск деревянных трещоток сменялись оазисами хрупкой, невозможной тишины. Мускулистые реплики группы контрабасов – прозрачными посвистами скрипичных флажолетов. Нервное остинато флейт-пикколо вдребезги разлеталось под громовыми ударами двух молотов.

Первые две части «Тутугури» написаны для исполинского состава оркестра, продолжительность их – около полутора часов. Вторая часть заканчивается жалобным плачем человека над разрушенным миром. Скорее даже – стоном, поскуливанием, ибо слов уже нет, остались лишь животные звуки, тварная, неизбывная печаль перед лицом вечного Ничто.

Третья часть написана только для перкуссии; шесть великолепных ударников баварского оркестра показали высочайший класс. Глаз было невозможно оторвать от их рук, которые мерно и ритмично вращались, подобно маховикам небывалого механизма. Устрашающий продолжительный грохот, то стихающий, то вновь набирающий силу, увенчался соединенным звоном шести тарелок; звуковая волна пронеслась по залу, ошарашивая, сбивая с ног.

Стоит ли говорить, что овация видавшей виды берлинской публики могла соперничать с самыми громкими моментами «Тутугури».

Берлин