Пока шутят о Трампе, режиссер Ромео Кастеллуччи вспомнил об истоках демократии в Америке

Один из источников спектакля Венского фестиваля не читал книг и газет, зато объехал хозяев ранчо
Спектакль Ромео Кастелуччи обращен к небу / Guido Mencari

Знаменитый Венский фестиваль в этом году не похож на себя прежнего. В программу включен субфестиваль клубной культуры, классические оперы и спектакли теснятся перформансами. В бывших железнодорожных цехах вблизи Центрального вокзала даже открылся огромный Performeum – новое пространство фестиваля, где по вечерам одновременно идет несколько представлений. Здесь можно побеседовать о высоком в настоящем хамаме (одежду побоку, тапочки на босу ногу!), побродить по огромному полю, где вместо цветов склоняешься к мелко написанным текстам, а то и просто помедитировать, лежа на соломе.

Но программа нового интенданта Томаса Цирхофера-Кина если и кажется радикальной, то лишь поначалу. Акценты можно сделать на другом – на большой, поделенной между Performeum и Музеем Леопольда выставке «Головоломка воображения», исследующей три краеугольных камня европейской цивилизации – Бог, золото и слава (God, Gold and Glory), на спектакле Питера Брука и Мари-Элен Эстьен «Поле битвы», в котором тексты «Махабхараты» объединены с пьесой Жан-Поля Карьера, или на британском актере Джуде Лоу, играющем в спектакле Иво ван Хове по первому фильму Висконти «Одержимость».

Фестивальным событием стала и «Демократия в Америке» Ромео Кастелуччи – название отсылает к хрестоматийной книге Алексиса де Токвиля (1805–1859). Французский политик описал жизнь современной ему Америки, где путешествовал почти год. Он разговаривал с американцами, опирался в анализе на факты, а не на заранее готовые схемы, и сумел многое предугадать в мировой истории.

«Демократия в Америке» – совместная продукция десятка фестивалей, причем не только европейских. В апреле в берлинском театре Schaubuehne спектакль шел почти на полчаса больше. Трудно понять, стоило ли его сокращать, так все здесь ладно и пригнано, так живописны сцены, происходящие порой за полупрозрачным занавесом, напоминающие о сельских и прочих идиллиях, которые существуют разве что в головах романтиков.

Кастелуччи начинает с того, что воздает должное универсальному характеру книги. Первые минут десять актеры играют в слова, точнее, в буквы, называя процесс глоссолалией, бессвязной речью во время сна или транса, обозначая его тем самым как нечто малозначимое. Из названия спектакля Democracy in America они складывают другие слова – от названий стран, таких как Румыния, Македония, Армения и Йемен, до понятий «смерть», «армия» или «машина».

Кастелуччи говорит, что спектакль вовсе не политический, это не размышления о политике, в крайнем случае – высказывание по поводу ее конца. Отдельные сцены выглядят набором ассоциаций на темы книги, хотя режиссер успевает коснуться не только истории развития демократии – от религиозных ее основ (впечатляет танец иерихонских труб) до напоминаний об американских съездах и конгрессах XVIII в., где пытались договориться о представительских принципах (о событиях напоминает видеопроекция), – но и наболевшего. Последняя сцена посвящена индейцам, в ней не только звучит индейская музыка, но и индейский язык, который постепенно вытесняется английским. Ирония понятна, хотя ей не хватает, быть может, эмоции. Вечность – вот время, в котором развивается действие, оно проходит и в античности. Древнегреческий фриз, появляющийся в начале и в конце спектакля, – не просто отсылка к истокам демократии, ее формула номер один, это и эстетика, определяющая художественный язык самого Кастелуччи, и система ценностей, обращаться к которой приходится даже тем, кто не любит ни рабовладельческий строй, ни вытеснение аборигенов завоевателями.

Необязательный комментарий, заметки на полях – так можно определить жанр «Демократии», сюжеты которой сегодня касаются буквально всех. Мир не просто меняется внешне, он становится другим по структуре, в том числе по структуре управления. Пройдет еще немного времени, и спектакль Кастелуччи будет выглядеть реквиемом по формам правления, которые казались вечными, поскольку, как говорил Черчилль, были хоть и не идеальны, но лучше других.

Интендант Томас Цирхофер-Кин находится под жесточайшим давлением общественности и СМИ, его подсознательно сравнивают с прежним венским интендантом Маркусом Хинтерхойзером (что несправедливо по отношению к обоим, тем более что 24 года назад они вместе основали легендарный «фестиваль в фестивале», посвященную современной музыке «Реку времени» в Зальцбурге), хотя изначально было понятно, что фестиваль при Цирхофере-Кине – в 44 событиях участвует 28 стран – не просто меняет акценты, он выбирает другую стратегию развития. Кому-то думалось, что теперь это исключительно молодежно-тусовочный проект, пестрый по составу и незамысловатый по идее, но постановка Кастелуччи опровергает такое предубеждение.

Вена