Сборник «Бодров» – начало разговора о культовом режиссере и актере девяностых

В нем собраны воспоминания, сценарии и критика
Обложка сборника «Бодров»/ Сеанс

Сергей Бодров погиб на съемках фильма «Связной» в Кармадонском ущелье 15 лет назад. И вот вышел посвященный ему сборник: под одной обложкой бережно собраны равноправные документальные и художественные материалы: свидетельства близких, коллег, критические статьи о творчестве Бодрова, вышедшие при жизни, некрологи, сценарии и заметки самого режиссера.

В первой части книги близкие делятся трогательными сведениями о Бодрове, который учил сына Балабанова завязывать шнурки и взахлеб читал Маринину. Его коллега по «Взгляду» подмечает в нем нетерпимость к власти роли над человеком.

Вторая, весьма значительная часть книги – три сценария: их главные герои оказываются свидетелями рождения двух цивилизаций – СССР и постсоветской России.

В переосмысленном булгаковском «Морфии» доктор Поляков наблюдает результаты поджога помещичьего дома крестьянами и действия реввоенкомитета в столице: он кричит из окна психиатрической клиники в уже советском воздухе о справедливости к представителям дореволюционного мира и к себе самому.

Действие в двух других сценариях происходит в быстрые и опасные 90-е – человеческая жизнь во дворе обрывается быстрее листа. За безопасность и закон отвечает не юное ельцинское государство, а бандиты – хозяева жизни, особенно чужой. В сценариях пугает скорость событий, прежде всего смерти. Дети пытаются уйти из бесправного времени в концерты Цоя или в безопасную Австрию.

Но самым страшным оказывается «Связной» – почти фантасмагорический посмертный сценарий Бодрова. Все его главные герои обладают сверхспособностями: открывать замки, заговаривать от пуль, не бояться никого. Мутировавшее потомство Данилы Багрова, носители своей справедливости – герои, невозможные в 2000-е. Их объединяет одиночество на грани избранности, зацикленность на миссии, беспомощность и оторванность от исторической реальности.

Третья часть книги – содержательная критика Даниила Дондурея и Михаила Трофименкова, напечатанная рядом с редкими интервью Бодрова. В них он уже при жизни начинает сопротивляться мифологизации своего героя: «Я участия в обсуждении проекта «Данила – наш брат. Путин – наш президент» не принимал и предпочел бы, чтобы этого плаката не было <...> это же Данила Багров в том своем свитере, а не я! Образ-то всем открыт и всем доступен». В некрологах сразу формулируется вопрос о месте Бодрова в русском кинематографе, авторы заговаривают о том, что актеров-символов больше нет. Денис Горелов проницательно смотрит на Бодрова как на одного из тех самых ребят, которые уже могли безнаказанно целоваться на улицах и спустя рукава учить историю КПСС. По сути, он говорит о рождении последнего советского поколения – поколения наблюдателей разрушающейся системы.

Выход книги «Бодров» – предложение другой формы биографии: не художественный очерк в стиле «Молодой гвардии», а многоголосый разговор, не предполагающий одной точки зрения и универсального ответа на вопрос «Каким был Бодров?». В этом хоре источников читатель и сам оказывается соавтором портрета Бодрова-человека и времени.

Бодров / Сост. Любовь Аркус. СПб.: Сеанс, 2017