Двадцать лет в «Матрице». Как братья (сестры) Вачовски создали новую поп-религию

Вышедшую в 1999 г. «Матрицу», пожалуй, перегрузили трактовками больше, чем любой другой блокбастер двадцатилетия. Писали, что картина Ларри и Энди (теперь Ланы и Лилли) Вачовски восходит к образу Платоновой пещеры, что в ней соединились мутировавшие в русле New Age элементы восточных духовных учений и христианские архетипы, джедаизм «Звездных войн» и концепция философа Томаса Куна о смене научной парадигмы, гностицизм и киберпанк, параноидальные представления уфологов и сторонников всевозможных теорий заговора, японские аниме, гонконгские боевики и критика современного капитализма в работах Жана Бодрийяра о гиперреальности и симуляции. Это если совсем конспективно.

Вряд ли Вачовски перелопатили философскую библиотеку и всерьез углублялись в теории, обнаруженные в «Матрице» культурологами. Скорее – использовали их как упрощенные знаки, предлагая герою следовать за белым кроликом, а зрителям – опознать обложку высоколобой книги Бодрийяра.

Неудивительно, что сам Бодрийяр позже заявил, будто Вачовски ничего не поняли.

Но они поймали интеллектуальный дух времени и упаковали его в эффектную поп-культурную обертку. Возможно, они уловили и нечто большее – саму суть поп-культуры. Именно поэтому им удалось создать даже не новую поп-философию, а новую поп-религию – как двумя десятилетиями раньше Джорджу Лукасу в «Звездных войнах».

Ветхий завет

Придуманная Лукасом религия джедаизм официально признана в Британии и насчитывает, согласно переписи 2003 г., больше адептов, чем иудаизм и буддизм. С идеями Вачовски такого пока не случилось, но если считать «Звездные войны» ветхим заветом современной поп-культуры, то «Матрица» будет новым. Рождение подобных вещей требует в равной мере простодушия и эрудиции создателей. Сочиняя сказку о борьбе между галактической империей и повстанцами, в которой участвуют космические принцессы, космические ковбои и рыцари-джедаи, Лукас штудировал классические книги по сравнительной мифологии и антропологии, прежде всего «Героя с тысячью лиц» Джозефа Кэмпбелла и «Золотую ветвь» Джеймса Фрэзера. Брал элементы сюжетной конструкции из всемирного мифологического сундука и создавал не героев, но архетипы, а потом переводил их в знакомые массовому зрителю образы поп-культуры («Звездные войны» еще и гигантский коллаж киноцитат и жанровых типажей).

Появление саги совпало с пиком популярности New Age, и картина Лукаса органично легла в лоно этого движения, дополнив его религиозную эклектику (элементы восточных учений, астрология, оккультизм) поп-культурной. По сути, «Звездные войны» задали стандарт современной поп-религии, в которой духовные ценности, маркетинг и технологии слились до неразличимости. Бог стал брендом, бренд богом, а создатель бренда – пророком.

В 1980-х к этому открытию пришел не только Лукас, но и Стив Джобс, принесший в мир новых технологий дух контркультуры и адаптированные «детьми цветов» идеи восточных духовных учений. Apple стала в IT-индустрии тем же, чем «Звездные войны» в кино. Брендом, в котором продается не продукт, а мировоззрение, система ценностей, дизайн выходит на уровень идеологии, а потребительская логика уступает место вере.

Все это оказалось справедливым и в отношении «Матрицы».

Две таблетки

На первый взгляд «Матрицу» легко свести к набору общих мест. Реальность, доступная нам в ощущениях, – на самом деле иллюзия. Чтобы познать истину, надо пробудиться. Для пробуждения нужен мессия. Мессию должен узнать предтеча. Сколько столетий люди в том или ином виде пересказывали этот сюжет (Кэмпбелл назвал это мономифом).

Главный герой (Кеану Ривз) днем работает на систему, а ночью ее подрывает. На службе в крупной компании он программист Томас Андерсон, дома – хакер под ником Нео (а имена в «Матрице» символичны донельзя: Троица, Морфеус и т. д.).

«Пробудись, Нео. Ты в матрице. Тук-тук, Нео. Следуй за белым кроликом».

Но кроличья нора тут в телефонной будке, а Страна чудес именуется «пустыней реального». Земля почти разрушена войной людей и машин, весь видимый мир конца ХХ в. – коллективная греза, созданная суперкомпьютерами, которые построили на руинах цивилизации гигантские теплицы для людей-батареек, потому что иного источника энергии не изобрели. А чтобы батарейки не сошли с ума и не умерли от ужаса, в их сознание внедряют образы нормальной жизни, в которой они ходят на работу и в магазины. Это и есть матрица.

Но не все хотят быть батарейками – есть пробудившиеся. Они отвергли иллюзию, вырвали из головы провода, прячутся под землей и ведут войну на два фронта – в физической реальности и в матрице, в которую научились входить через телефонные линии. Снаружи повстанцев преследуют боевые машины, в матрице – безликие и непобедимые агенты в коричневых деловых костюмах и черных очках. При необходимости агентом может стать любой обыватель.

В одной из самых эмблематичных сцен фильма лидер Сопротивления Морфеус (Лоренс Фишбёрн) предлагает Нео на выбор две таблетки – синюю и красную. После первой герой решит, что сном была «пустыня реального». После второй – воистину проснется.

Как все помнят, Нео выбрал красную. Примерно тогда же мы выбрали синюю.

Общественный договор, оформившийся в России нулевых, подразумевал именно это: относительные достаток и стабильность в обмен на сон разума и веру в телевизор. Любопытно, что авторы фильма нападали на куда более либеральный порядок: их Матрица, очевидно, Америка 1990-х, где идеология скрыта за фасадом общества потребления, а система манипуляции не настолько груба, как привычная нам сегодня государственная пропаганда. Но один из секретов успеха «Матрицы» в том, что ее смыслы (или клише) универсальны до такой степени, что могут быть с равным успехом присвоены как левыми, так и правыми борцами с любой господствующей системой.

Роршах в Голливуде

Философ Славой Жижек заметил, что «Матрица» – «один из тех фильмов, которые функционируют в качестве теста Роршаха, запуская универсальный процесс узнавания». «Мои друзья лаканианцы, – писал Жижек, – говорят, что создатели фильма, должно быть, читали Лакана; приверженцы Франкфуртской школы видят в «Матрице» экстраполированное воплощение Kulturindustrie, отчужденно-овеществленную социальную Субстанцию (Капитал), колонизирующую нашу внутреннюю жизнь, использующую нас как источник энергии. Те, кто разделяет установки New Age, усматривают здесь идею, что наш мир – всего лишь мираж, порожденный глобальным Мозгом, воплощенным во Всемирной паутине».

Подобные примеры можно множить и дальше, надо только добавить, что идеи тотальной иллюзии, симуляции и манипуляции смыкаются в «Матрице» с паранойей, которая за прошедшие 20 лет только усилилась. За нами следят, нами управляют. Это один из главных страхов современного человека и один из главных мотивов мировой фантастики. Но в эпоху Всемирной паутины за нами следят уже не всемогущие спецслужбы, сектанты, иллюминаты или инопланетяне в летающих тарелках. Это делает искусственный интеллект суперкомпьютеров, в котором, в свою очередь, можно увидеть эволюцию злого божества гностиков. Или вспомнить мистика начала ХХ в. Георгия Гурджиева, представлявшего мироздание в виде пищевой цепочки, где люди питают своей энергией Луну, Луна питает другие планеты и т. д., пока после многочисленных уровней энергия не достигнет космического хозяина. Иначе говоря, «Матрица» напоминает еще и лабиринт гиперссылок, уводящих в дурную бесконечность.

Остроумный выход из лабиринта нашел философ Борис Гройс. Он предложил считать этого бога-машину метафорой киноиндустрии: ее «бесперебойное функционирование обеспечивается за счет высасывания и потребления жизненных сил зрителей», которые «больше не работают, а только наслаждаются непрерывным сеансом совершенного фильма».

Тотальный фильм

С предыдущим большим киномифом – «Звездными войнами» – «Матрицу» роднит не только заявка на новую религию, но и то, что постмодернистское цитирование идей и визуальных образов приобретает двусторонний характер. По прошествии времени уже непросто отделить то, что «Матрица» заимствует из других фильмов, от того, что другие фильмы заимствуют из нее. Это касается и замедленного движения, подсмотренного в боевиках Джона Ву, и примет стимпанка (в физической реальности повстанцев атакуют стальные каракатицы, словно в экранизациях Жюля Верна или Герберта Уэллса), и компьютерного кунг-фу, и романтического виртуального облика революционеров с их слабостью к кожаным плащам, латексу и дизайнерским очкам. Все это родилось до «Матрицы», но вошло в моду во многом благодаря ей – как и поп-религиозный фьюжн, в котором западнохристианская идея линейного времени легко сочетается с восточной идеей цикличности, тотальная иллюзорность – с революцией, а апокалиптичность – со свойственным New Age оптимизмом.

Спустя 20 лет «Матрица» сама кажется предтечей тотального фильма, который смотрят по всему миру (но в разных политических матрицах) люди-батарейки. В отличие от «Звездных войн» с их космическими принцессами и рыцарями-джедаями он обращается уже не к детскому, а к подростковому сознанию с его нигилизмом и фетишизмом – и в этом смысле «Матрица» открывает дверь всем успешным кинокомиксам нового века.