Брюно Монсенжон: У Глена Гульда был моральный подход к музыке

В Новосибирске и Красноярске проходит четвертый Транссибирский арт-фестиваль. В его афише не только музыкальные, но и образовательные программы, большая фотовыставка, а также показы фильмов. Свои картины о советском скрипаче Давиде Ойстрахе и канадском пианисте Глене Гульде представляет знаменитый французский кинорежиссер, скрипач и эссеист Брюно Монсенжон. В России его часто называют Бруно – вероятно, в честь Джордано Бруно, но тот был итальянец, а Монсенжон – француз, так что только Брюно, с ударением на последний слог. Сам он, впрочем, безразличен к чужому произношению.

– Пример Гульда как раз показывает, как это важно – не для просто хорошего музыканта, но для такого, кто находится на самой большой высоте. У него был моральный подход к музыке. Он не говорит, что Моцарт – плохой композитор, он говорит: Моцарт – аморальный композитор. Для Гульда вся музыка, базирующаяся на контрапункте, здорова, потому что в ней нет конфликта, который есть в сонатной форме. Параллели между музыкой и структурой мышления очень интересны. Гульду была важна удаленность от мира, независимость от общего мнения. При этом в душе он был диктатором, он думал, что это хорошо – контролировать информацию, его любимой книгой был роман Оруэлла «1984», его представления о свободе слова связаны с тем, что она заканчивается агрессией против собеседника. Главный вопрос большинства моих фильмов – чему больше способствует музыка, диктатуре или демократии? Ответа нет. Думаю, что это важнейший вопрос. Именно демократия производит этот ужас, где больше нет критерия качественного искусства и который приводит к рабству. Во времена Баха церковь, быть может, брала на себя роль цензора, но эта роль далеко не отрицательна. Сегодня же мы получили цивилизацию Monoprix (сеть доступных французских универсамов. – «Ведомости»), где вкусы определяют media people.

– Это большой вопрос. Известно, что Франк, гауляйтер Варшавы, был очень хорошим пианистом, он плакал, когда слушал Шуберта. Но он беспощадно убивал детей, женщин, стариков. Как это может сочетаться, для меня загадка. Интересно вот что – в романтической сонате есть конфликт между женским и мужским началом. Сексуальность Глена, на самом деле его асексуальность, или метасексуальность, подобна структуре фуги, мастером которой был Бах, фуга по структуре – это абсолютное отсутствие конфликтов. Наоборот, это контрапункт, искусство разговора. Я уверен, для всех парламентов было бы правильно начинать заседание с квартета Гайдна, хотя бы с фрагмента на пять минут. Потому что здесь каждому дается время высказаться и каждый сам должен слушать внимательно. Любопытно, что Гульд не хотел знать квартетов или квинтетов Моцарта – мы постоянно играли в загадки «что это?», и его незнание было очевидно. Он не хотел знать того, аморального, Моцарта, для него Дон Жуан – это Керубино после военной службы. Сам факт, что Моцарт был автором опер, казался ему подозрительным. А перед нашей совместной работой он попросил меня пройти тест, посвященный цвету, и после него только сказал мне: «Мы будем друзьями!»

– Не знаю, но любой физический контакт казался ему невозможен. Есть полное соответствие между его бытовым поведением и музыкальными вкусами, его гений постоянен во всем.

– Думаю, их всех объединяло одно – они выходят за границы своего инструмента, они больше, чем просто мастера исполнения. Хотя они мастера-гиганты, инструмент лишь один из способов их проявления, они идут дальше, одно это уже открывает горизонты. Есть разные способы расширить панораму. Вот, например, Рихтер. Фильм называется сейчас по его английскому названию – «Рихтер непокоренный». У меня было когда-то искушение назвать его «Рихтер. Идиот» в смысле Достоевского. Но для тех, кто не читал Достоевского и не понимает этого подтекста, такое звучало бы ужасающе.

– Нина Дорлиак почти заставила меня избавиться от эпизода, где он это говорит, но все же эпизод остался. Спасло то, что после того, как я показал Рихтеру почти целиком весь фильм, он сказал: «Это я». Он был готов всю жизнь бороться с цензурой, был готов к скандалу. Он, конечно, не идиот, это невинный человек. Его язык, надо сказать, был примитивен, это не Глен, который так блестяще выражает себя словами. Второй такой пример владения языком – Игорь Маркевич, автор поразительных мемуаров.

– Биография меня не интересует. Все, что я старался показать, должно было иметь универсальное значение. Отдельные высказывания о музыке, искусстве или сексе ни к чему не ведут. Биографические элементы надо сокращать до максимума, подробности – это скорее по части желтой прессы. У меня нет комментариев, акт интерпретации куда важнее, у слушателя должна быть собственная трактовка, это принципиально.

– Почти невозможно. Для финансирования необходимо телевидение, но мне говорят, что времена изменились. К счастью, удалось достать денег у кинопродюсеров, я делаю сейчас фильм о Ростроповиче, думаю, это последнее, что я успею завершить. Там сильный сценарий, ведь даже в ленте о музыке должна быть драматургия. С картиной могут быть проблемы, не всем может понравиться стремление лишить фигуру Ростроповича ореола шоумена. Но моя цель – напомнить, что он прежде всего феноменальный музыкант и только потом человек, который постоянно находился в контакте с политиками и знаменитостями.