Тьма египетская

Первым заметным событием юбилейного года Дмитрия Шостаковича (1906–1975) станет завтрашний концерт в Большом зале консерватории. Силами Большого театра будет исполнена оратория “Песнь о лесах” (1949), воспевающая сталинский план озеленения степей. Главным героем будет хор Большого театра, последнее время все более радующий. Но главный хормейстер Большого Валерий Борисов нарисовал “Ведомостям” картину с несколько неожиданной стороны.

– Почему вы собираетесь исполнять это сочинение, написанное Шостаковичем из-под палки и, как признавался сам композитор, левой ногой?

– Это выбор главного дирижера театра Александра Ведерникова. В юбилейный год, видимо, должно прозвучать практически все, что написал Шостакович. “Песнь о лесах” написана, может, и левой ногой, но в историческом смысле она представляет интерес. И знаете, некоторые квалифицированные люди считают, что тот сталинско-ждановский погром, который был устроен великим композиторам в 1948 г., когда их обвинили в формализме, все-таки, очень условно говоря, сыграл и некоторую положительную роль.

– Первый раз встречаю такую точку зрения.

– Среди музыкантов она существует. И имеет право на существование. Если вникнуть, скажем, в партитуру оперы Шостаковича “Нос” и представить себе, что он и дальше шел бы в этом же направлении, то неизвестно, что бы получилось. Это постановление чуточку отрезвило многих, композиторы повернулись в сторону человеческого языка.

– Разве он оказался так уж богат?

– Такие люди, как Шостакович или Прокофьев, просто так ничего не писали. Они бросали кость, но с ядовитой начинкой. Это слышно. Умный человек понимает, что есть некий вызов. Вы хотели этого? Вот получите. Вы говорите, что мы писали формализм? А вот вам ваш формализм в чистом виде. Слова, музыка, фуга – все как положено. Все жанры представлены. Не секрет, что скрытое в творчестве таких людей значит больше, чем их открытые выступления. Они жили в такое время, когда они должны были и говорить и не говорить одновременно. Умный все поймет, а дураку ничего не объяснишь.

– Хор Большого театра теперь не только поет в оперных спектаклях, но и регулярно выходит вместе с оркестром на концертную сцену. Какие задачи вы ставите?

– Мы можем поставить в театре максимум четыре оперы в сезон (ну, Гергиев ставит больше), из них не все с большим присутствием хора. К тому же основная сцена закрыта, осталась одна новая сцена. Надо догружать людей работой.

– Мы замечаем, что с вашим приходом в Большой театр хор заметно улучшился. Вы поменяли состав хора или методы работы?

– Нет, я не менял состав. Несколько человек осенью ушли по сокращению – в основном либо пенсионеры, либо те, кто не хотел работать, либо те, кто заведомо профнепригоден. Я только мог набирать людей на освободившиеся ставки. Я стараюсь не проходить мимо хороших голосов. Но я обнаружил, что люди в хоре ноты плохо знают. Даже те, кто играл на рояле, все позабывали. Всю жизнь учат по слуху. Сейчас с этим стало чуть-чуть получше. Но процесс музыкальной цивилизации идет очень медленно.

– Откуда приходят в хор?

– Из консерватории, из училища, просто непонятно откуда. Был пожарным – спустился с лестницы и пошел в хор. Или одевальщица. Два класса музыкальной школы для взрослых. При дефиците кадров брали. Сейчас я занимаюсь с ними вокально, заставляю садиться за рояль, учиться читать ноты, если певец не очень грамотен.

– Мало певцов с образованием?

– У вокалистов требования занижены. Из консерватории приходят люди, которые не знают нотной грамоты. По моим представлениям, в хоре Большого театра должны работать хорошо поющие люди, хорошо читающие нотный текст. К сожалению, это мечта идиота, пока абсолютно несбыточная. Мне приходится доучивать их самому.

– А из Академии хорового искусства к вам идут?

– Идут, там получше налажен процесс и вокальная подготовка неплохая – они приходят грамотные. А вот что касается наших специальных высших учебных заведений – там серьезные проблемы. Как может из консерватории выйти человек (да еще с отличием), не зная нотной грамоты? Для меня это загадка.

– Россия – страна соборная, хоровая. Куда все подевалось?

– Исчезла любительская практика, клубная самодеятельность, кадров хормейстеров нет. Мы с Чернушенко много лет работали с хором Дома культуры пищевой промышленности. Этот хор был лауреатом международных конкурсов, пел с Рождественским, Янсонсом, в филармонии и капелле.

– Что можно позаимствовать из американского, европейского опыта?

– Там любители собираются, сами нанимают хормейстеров, им платит деньги не клуб, а сами граждане. Там не бывает, чтобы хормейстер, одним пальцем тыкая рояль, учил с ними ноты.

– Неужели в Большом театре сейчас так?

– Клянусь вам! Клянусь Богом! (Крестится.) Приходите, получите большое удовольствие. Тьма египетская!

– С режиссерами не воюете? Последнее время хор заставляют много двигаться.

– Нет, не воюем. Особенно если режиссер приходит с ясным планом и ничего не переделывает. С Петером Конвичным не было проблем – никто не протестовал. С Някрошюсом были проблемы – не потому, что он плохой режиссер. А потому, что он делал многое не объясняя, на ходу. В принципе, режиссер и не обязан всем объяснять свои идеи. Но я бы согласился, если бы он все доставлял до конца, а не оставлял многие места непоставленными. Когда возникала дырка, он говорил: ну возьми палку и походи. С хорошими режиссерами никогда проблем не возникает. С Дмитрием Черняковым прекрасно работали. Когда закончились “Похождения повесы”, девочки плакали. Они почувствовали себя актрисами. Моим теперь уже скучно просто стоять и петь.