Памяти Лихачева: Голос совести
Мы познакомились с Дмитрием Сергеевичем Лихачевым 45 лет назад заочно – он был рецензентом одной моей статьи. Личная встреча произошла спустя некоторое время в Ленинграде. Тогда я понял, что этот ученый, глубоко изучающий древнерусскую культуру, сам является воплощением всего лучшего в российской культуре XX в. Слушая, как он общается с другими, я понял, что эрудиция и такт, с которыми он когда-то комментировал мою статью, не были только проявлением вежливости по отношению к молодому ученому-иностранцу. Это было внутренне присущее ему качество, которое еще полнее проявлялось в общении с более старшими учеными-гуманитариями, работавшими в непростых условиях Московского института истории.
В эпоху Горбачева и Ельцина мы с Дмитрием Сергеевичем занимались поиском точек соприкосновения между нашими странами посредством универсального языка культуры. Во время второго президентского срока Рональда Рейгана я отвечал за некоторые культурные аспекты взаимоотношений с Россией, тогда как Дмитрий Сергеевич играл куда более важную и непосредственную роль – роль советника по культурным вопросам Михаила и Раисы Горбачевых.
Я вспоминаю интереснейший доклад Лихачева 1990 г., в котором он, полемизируя с распространенным тогда националистическим взглядом на русскую историю, доказывал, что Русь уже в древности была многонациональным обществом, тесно связанным с западными и иными внешними течениями. Вечером того дня мы с Дмитрием Сергеевичем отправились на фольклорное представление, проходившее в рамках той же конференции и поставленное в духе стереотипов того времени. Лихачев, только что так ярко описавший плюрализм и многообразие этносов якобы монолитной Древней Руси, с иронией отнесся к советскому китчу, которым слабеющая коммунистическая власть продолжала потчевать славистов.
К саммиту Буша и Горбачева в Вашингтоне мы с Дмитрием Сергеевичем подготовили в Библиотеке Конгресса США выставку, посвященную старообрядческой книжной культуре. Приехав в Вашингтон на ее открытие, Лихачев сопровождал Раису Горбачеву и показывал ей книги старообрядцев, которые были завезены в США иммигрантами в начале XX в., а также новые книги из отдаленных уголков России, выполненные в том же рукописном стиле, что и древние образцы.
Встречаясь и общаясь с Лихачевым в те времена больших перемен, я понял и ощутил, насколько глубоко молодое поколение новой, постсоветской России уважало этого пожилого ученого. В каком-то смысле он был последним великим представителем высокой культуры старого Петербурга и одновременно новым олицетворением исторического русского феномена – он был голосом совести, способным говорить власти правду. Фактически для Горбачeвых он был домашним учителем культуры досоветского периода. Надо отдать должное чете Горбачeвых: они ценили Лихачева; отдать должное нужно и самому Лихачeву – он не был просто дежурным царедворцем.
В свойственной ему тактичной, но решительной манере он отстаивал целостность и вместе с тем многообразие российской культуры и ее способность преобразить общество, насквозь пораженное тоталитаризмом. Он не получил признания за рубежом на том уровне, которого был достоин, но был искренне убежден, что открытость Западу – важная составляющая благополучия России в будущем. Одним из последних замыслов Дмитрия Сергеевича, которым он поделился со мной, была идея создания университета с факультетами в разных странах, который бы на деле способствовал достижению взаимопонимания между народами.
Дмитрий Сергеевич считал, что постсоветская Россия наряду с возрождением нравственной и духовной культуры должна открыть для себя опыт Запада в области политики и экономики. Он полагал, что одно не противоречит другому. Когда Лихачeву присвоили степень почeтного доктора Оксфордского университета (спустя два года после Анны Ахматовой), у него состоялась продолжительная и трогательная встреча с Исаей Берлиным, чья известная беседа с подвергавшейся гонениям у себя на родине поэтессой Ахматовой в свое время вызвала такой гнев у сталинского руководства. Позже и Лихачев, и Берлин рассказывали мне, насколько теплой была их встреча. Казалось, она символизировала новую веху в отношениях между Россией и Западом, между христианским гуманизмом и еврейским просвещением.
В последние годы своей жизни Дмитрий Сергеевич обращался к святейшему патриарху с письмами, призывая его более открыто признавать ошибки, совершенные православной церковью в советские времена. Он также писал президенту Ельцину, выражая свой протест против первой войны в Чечне. Он дожил до того дня, когда первый советский лагерь Соловки, куда он в молодости был сослан, не только опять стал монастырем, но и обрел новое будущее в качестве центра экологических исследований.
Лихачев внес важный вклад в написание одной из самых лучших и кратких речей Ельцина, той, что была произнесена на церемонии перезахоронения останков последнего царя России и его семьи в Санкт-Петербурге. Несмотря на всю свою любовь к традициям и все негодование, переполнявшее его в связи с убийством царской семьи, Лихачев был категорически против реставрации монархии в России и с энтузиазмом поддерживал демократические реформы в стране.
Побывав в его скромной квартире и на даче на пороге XXI в., я был поражен кипами писем, которые этот пожилой человек получал от молодежи из всех уголков России. Казалось, новое поколение постсоветской России вслед за Лихачевым обращает свой взор и на дореволюционную российскую культуру, и на опыт западных стран, накопленный в послевоенные годы. На мой взгляд, он обладал особым обаянием в глазах молодых россиян.
Дмитрий Сергеевич Лихачев, будучи вместе со мной почетным сопредседателем программы “Открытый мир” в первые годы ее существования, сыграл особую роль в ее становлении и развитии. Мне хочется верить, что в какой-то степени она воплощает в жизнь надежды и мечты этого благородного человека, чей столетний юбилей мы отмечаем в 2006 г.