Гранд скрипки

Десятилетиями наши уши приучали к безвибратному, бесплотному звучанию струнных. Крылов вновь утверждает в правах могучее, размашистое вибрато. Патетика и страсть хлещут из него, как из новоявленного Паганини наших дней. Всё – вперехлест, всё – на пределе: суровая маскулинность манеры почти шокирует – настолько противоречит она духу нашего изнеженного времени.

Угрюмой натурой и явным нежеланием пиарить себя Крылов отличается от скрипачей, чьи имена больше на слуху. Среди них попадаются действительно хорошие музыканты – как Леонидас Кавакос. И очень хорошие – как Вадим Репин. Или довольно средние – как Николай Цнайдер с пискляво-тоненьким голоском его скрипки. Попадаются и очень знаменитые – как Кристиан Тетцлаф, играющий без единой погрешности, как заведенный автомат.

Крылов – прямая ему противоположность. Он может запнуться на Каприсах Паганини, может «съехать» с интонации – редко, но бывает. Но он никогда не сыграет равнодушно: им владеет высокая страсть, а его исступленность заразительна.

На концерте в Малом зале Крылову начали кричать «браво» после первой же пьесы. Сонату соль минор Баха он преподнес с таким неподдельным благородством и честностью, прослушал и промыслил с таким вниманием, что сразу было видать истинного гранда скрипки. После Третьей сонаты Изаи, сыгранной с дионисийским неистовством, зал взорвался: овацию устроили уже в конце первого отделения.

В Каприсах Паганини Крылов продемонстрировал небывалую прыгучесть смычка, сногсшибательную октавную технику и упрямую стойкость духа. Но, в принципе, в этих довольно внешних, хоть и эффектных пьесах Крылову – мыслителю и поэту особенно нечего было сказать: разве что отрываться в виртуозных пассажах. Впрочем, философствовать и заходиться в кипении страстей Крылову предстояло через день: в следующей его программе значилась «Крейцерова соната» Бетховена.