Передача власти: Договор с элитой

Один из известных взглядов экономистов на демократию состоит в том, что она приходит вслед за достатком. Ее развитие, сложность и устойчивость в обществе достигаются при определенных уровнях среднедушевого ВВП.

И хотя сегодня у ученых ВВП-центричный подход к современной экономике и политике теряет популярность, возможно, он по-прежнему близок российским властям. В конце концов, несколько лет главным лозунгом в стране было удвоение ВВП. А в отношении к политическому развитию всегда зримо присутствовала мысль о том, что оно должно происходить медленно, постепенно – и в свое время все, что нужно, обязательно случится.

Сегодня, например, в политике президента Дмитрия Медведева много всякого рода демократических сигналов. Проводятся дозированные усовершенствования избирательного и партийного законодательства. Не отрицается возможность обсуждения в будущем даже и снижения избирательного барьера. То, что политическая система должна быть более сложной и опираться на качественные институты, не только признается, но и провозглашается целью. Подчеркивается, что по мере развития информационного общества, вместе с расширением аудитории интернета и цифрового телевидения распространятся и демократия со свободой слова.

И за этим за всем явно читается предвыборный тезис Медведева о том, что стране нужно обеспечить десятилетку быстрого и устойчивого, но спокойного социально-экономического развития. И тогда-то все у нас будет хорошо. То есть подразумевается, что торопиться не будем: не нужны нам лавры Михаила Сергеевича и его перестройки, которая выскользнула из-под контроля ее инициатора и пошла своим путем. Зато вот та же «Россия 2020» из известной стратегии должна была, по идее, стать, несомненно, демократической страной: со среднедушевым ВВП в $30 000; средним классом, составляющим 50–60% населения; а еще и с диверсифицированной и инновационной, а не сырьевой и рентной экономикой. В общем, оставалось только ждать, что эта стратегия реализуется, а демократия без прилагательных разовьется в свое время в силу объективных закономерностей.

Все, может быть, было бы и неплохо с этой идиллической картинкой «экономического детерминизма» демократического развития, если бы не ряд «но».

Прежде всего случился кризис, и случился он ровно тогда, когда Россия согласно упомянутому взгляду на демократию через призму ВВП находилась с ее примерно $13 000 среднедушевого дохода в некой зоне неопределенности. Когда вроде бы необратимость и устойчивость демократии на подходе, но все же до конца не все предрешено и авторитарные тенденции могут быть довольно сильны. Сверх того следует учесть, что выход из кризиса действительно может оказаться не самым быстрым, темпы экономического роста могут быть на протяжении длительного времени не слишком высокими, а уникально благоприятная внешняя конъюнктура, согласно столь болезненно воспринятому прогнозу Кудрина, и правда может больше не повториться в течение десятилетий. Все это будет означать, что в той самой зоне неопределенности по поводу того, «куда ж нам плыть», мы можем задержаться довольно долго. А такие зоны, конечно, лучше проходить быстрее или по крайней мере в них не зависать, поскольку это создает дополнительные политические риски.

Это тем более важно, что довольно бурное экономическое развитие и почти что состоявшееся удвоение ВВП периода «нулевых годов» происходило в России в рамках той самой ресурсной экономики и рентно-распределительной политики, об авторитарных склонностях которых и неоднозначности успеха сценариев их модернизации писал недавно Владислав Иноземцев («Сырьевой путь – не приговор», «Ведомости» от 21.05.2009). С политической точки зрения здесь в нынешних российских условиях обнаруживаются две ключевые проблемы.

Первая проблема довольно очевидна и состоит в том, что сохранение после кризиса рентной модели развития воспринимается частью элиты не только как приемлемый, но и как предпочтительный сценарий. До кризиса все модернизаторские призывы высшего руководства страны наталкивались на изрядную инерцию. Выход из кризиса «назад» возможен и теперь. Нынешняя дискуссия о роли государства в экономике, о госкорпорациях, о приоритетах модернизации экономики, о роли энергетики, об опоре в будущем на инновации оказывается дискуссией и про будущее демократии тоже.

Вторая же проблема, тесно связанная с первой, состоит в том, что важный водораздел в элите, а отчасти и в обществе проходит не по линии сторонники демократии – сторонники авторитаризма (те, кто за экономическую и социальную модернизацию, – это обязательно приверженцы демократического пути, а твердые любители ренты обязательно придерживаются более авторитарного взгляда на перспективы политического развития). Нет, все не так прямолинейно. В элите можно отыскать, к примеру, не только адептов жесткой и авторитарной модернизационной руки (подход, имеющий во всем мире глубокую традицию и большую практику), но и сторонников широкой демократической процедуры перераспределения и распиливания ренты. Именно последние вполне способны сегодня выступать за ускоренную демократизацию, поскольку в нынешней расстановке сил оттеснены на периферию с точки зрения доступа к ресурсам. А вот если, к примеру, прямо сейчас снизить электоральный барьер до 3%, то возможности «капитализации» этого решения окажутся для них крайне интересными.

Наличие двух этих проблем выводит на первый план в любой современной дискуссии про модернизацию и демократизацию вопрос про договор. Только не про тот пресловутый «общественный договор», по поводу которого давно ведутся споры, был или не был между властью и населением обмен «колбасы на свободу» (вы нам – лояльность, мы вам – рост доходов). А про другой договор, который заключался между высшей государственной властью и элитой. В этом случае власть требовала от элиты полной преданности, а элита в обмен получала пролонгированную лицензию на то, чтобы брать, крышевать и пилить себе достаток на административном рынке симбиоза власти и собственности.

Каков необходимый среднедушевой доход на душу чиновничьего населения, чтобы этот договор пересмотреть, к сожалению, пока неизвестно.