Реквием в память о тех, кого убила и убивает война

Симфонический перформанс Requiem – так обозначил жанр единственного представления его идеолог и режиссер Кирилл Серебренников – был начисто лишен победно-патриотического пафоса и заметно контрастировал по настроению с предпраздничным гулом Тверской улицы, где тем же вечером, в двух шагах от МХТ, концентрировался колесно-гусеничный милитаризм. Реквием написан «в память о тех, кого убила и убивает война», а главной темой его оформления стали бесконечные списки погибших, здесь и там бегущие через сцену электронной строкой, – не только русские или польские, но и немецкие, итальянские имена.

У нового Реквиема немало предшественников. Идеологически – коллективный «Реквием примирения» (Штутгарт, 1995). Концептуально – опус Джона Адамса «О переселении душ» памяти жертв 11 сентября, где также дается поименный список. По комплексу приемов – хрестоматийные левацкие опусы конца 1960-х: Симфония Лучано Берио и, особенно, Реквием Бернда Алоиза Циммермана. Из последнего сочинения словно и взят принцип коллажа текстов: либреттист Димитрис Яламас и композитор Алексей Сюмак подобным образом смешали Requiem aeternam и «Господи, помилуй», отрывки из писем солдат и речи вождей, блокадную хронику и стихи. Что же до общей модели, то ее сознательно заимствовали из службы: между частями Реквиема звучали рассказы-исповеди от первого лица – их читали актеры-символы, такие как Ханна Шигула, Даниэль Ольбрыхский, Мин Танака или Олег Табаков.

Несмотря на обилие участников (два хора и оркестр под управлением Теодора Курентзиса), Реквием Алексея Сюмака оказался, по существу, камерным и негромким сочинением: погоду делал маленький ансамбль и, местами, мастера «экспериментального вокала» – Наталия Пшеничникова и Борис Филановский. В разных номерах композитор применил разную технику: то акварельную хоровую полифонию, то крутую сонористику, то написал прямую стилизацию под барокко. Минусом всего проекта стала механическая предсказуемость. В каждом номере арсенал средств исчерпывался много быстрее, чем хронометраж. За отдельными исключениями, вроде эффектного явления Владимира Епифанцева из-под земли, течение перформанса не поражало неожиданными художественными решениями и живым развитием смысла. Зрелище сцены немного прибавило к буклету и напечатанным в нем текстам. Замысел, достойный уважения, не смог оторваться от бумаги и обрести органическую плоть искусства.