Большинство россиян не хотят участвовать в политической жизни
Очередной опрос «Левада-центра», посвященный политической и общественной активности российских граждан, принес традиционные результаты. В политической жизни хотя бы на уровне своего города не хотят участвовать 62% опрошенных, а 84% считают, что не могут никак повлиять на политические процессы в стране. На вопрос о том, что мешает людям объединять усилия для решения своих проблем и общественно важных задач, граждане чаще всего отвечают, что это неверие в успех, привычка жить по принципу «моя хата с краю», неспособность договариваться.
Безусловно, это связано со столь же традиционным недоверием к власти, политическим и общественным институтам. Но не только. Объективной причиной подобного политического эскапизма является незавершенность социальной модернизации в России. Для российского общества характерны три таких незавершенных перехода: от традиций («неписаного права») как ведущего регулятора социальных отношений к системе «писаного права» – законам, инструкциям и т. п.; к урбанизированной модели расселения; к классовой структуре общества. О первых двух мы писали («От редакции: месть и закон», «Ведомости» от 15.06.2010, и «От редакции: деревенская проза», «Ведомости» от 22.06.2010). Что же происходит с классовой структурой? Неужели она еще не сформировалась спустя 93 года после пролетарской революции?
Эксперты Института социологии РАН в неоднократно цитировавшемся докладе «Готово ли российское общество к модернизации?», подготовленном в сотрудничестве с Фондом имени Фридриха Эберта, соглашаются с «Левада-центром»: «Вместо осуществления каких-либо действий для отстаивания своих групповых интересов большинство населения просто ждет, что государство по доброй воле учтет их пожелания». Социологи пришли к выводу, что россияне в подавляющем большинстве при оценке своего статуса исходят из материального положения, а не социально-профессиональной или классовой принадлежности. Исследования, посвященные самооценке статуса в обществе, показали, что люди, объединенные профессией, уровнем образования, видом деятельности и т. п., равномерно распределены по всем уровням самооценки, от «социального дна» до высокого уровня благосостояния. Это говорит о серьезном неравенстве внутри социально-профессиональных групп, которое мешает консолидации и защите общих интересов их представителей.
Важно отметить, что люди, успешные в своем деле, по взглядам и свойствам характера относимые социологами к «модернистам», привыкли к индивидуальным действиям. Включение в общественную инициативу способно повышать ее эффективность, но снижать личную эффективность такого человека. Мотивация участия для таких людей остается неочевидной (в каждом случае это личный вопрос). Более того, с ростом уровня дохода гражданская активность «модернистов» снижается, в то время как среди «традиционалистов» высокий уровень доходов связан с высоким же уровнем включенности в общественную жизнь.
Любопытно, что в опросах, посвященных возможной позитивной роли в модернизации тех или иных социальных групп, стабильно лидируют рабочие, а на втором месте – крестьяне. Отстают, но тоже считаются опорой прогрессивного развития интеллигенция, молодежь, предприниматели и средний класс. Под вопросом роль военных и руководителей предприятий и фирм. Еще меньше авансов дается сотрудникам правоохранительных органов, и бесспорным тормозом развития страны называются чиновники. Возможно, в какой-то мере ведущая роль рабочих и крестьян – инерция представлений, сформированных в советскую эпоху. Возможно, это объективная иллюстрация текущего – все еще индустриального – этапа развития экономики.
Как бы то ни было, социальные группы могут лишь поддержать или не поддержать модернизацию, запущенную сверху. Несмотря на полное недоверие к чиновникам, и население, и эксперты видят главной движущей силой модернизации федеральные органы государственной власти. Они придумали – им и реализовывать.