Путник устал

Зал, как обычно бывает на гастролях знаменитостей, аплодировал, но без экстаза, сопровождавшего, бывало, хиты Чеховского фестиваля. Несколько человек встали с мест, кто-то крикнул «браво!», наверняка найдутся люди, которые будут говорить, что это было великолепно (особенно если они видели спектакль Жанти впервые). Но (заранее извинюсь за субъективность) магия ушла, воздушный шарик волнующего театрального приключения сдулся. Сценический мир был по-прежнему пластичен и полон причудливых метаморфоз, но ощущалась в нем какая-то разболтанность. То ли устала труппа, вынужденная повторять старые фокусы, то ли, что вероятнее, изменился контекст восприятия.

Десять лет назад пластический, метафорический театр Жанти, в котором на равных правах существовали актеры, куклы и предметы, танец, пантомима и цирк, мог поразить (и поражал) воображение. Трюки в нем были просты, природа фокусов выставлялась напоказ, но сюрреалистическая логика придавала этой простоте и глубину, и очарование, и тайну.

Океан и облака из материи, пустыня из оберточной бумаги, коробки, в которых сидели пупсы с живыми человеческими головами, романтика странных внутренних странствий и страх контроля (только что перед нами был человек, а через секунду он уже марионетка, которой управляют другие) – все это никуда не делось. Главное отличие новой версии от первоначального спектакля – децентрализация: по словам самого Жанти, раньше действие строилось вокруг одного персонажа, теперь вокруг группы людей, переживающих те же постоянные трансформации (то убежит вдруг рука, отправившись в самостоятельное приключение, то блюдо на столе начнет есть мозг человека, собравшегося пообедать).

И все же прежнего радостного и тревожного изумления нет. Наверное, это нормально. Наверное, всякий прием и стиль имеют свой срок годности – и в театре, где грань между живым и бутафорским тоньше всего, это особенно заметно. Когда-то казалось, что в спектаклях Жанти нет неодушевленных предметов, сейчас даже актеры иногда выглядят как сломанные куклы в руках утомленного собственным ремеслом кукловода.

Обиднее всего, что утеряна чувственная связь между сценическим языком и смыслом, отчего прием остается просто приемом, а не включает в сознании зрителя калейдоскоп ассоциаций. И ускользающие образы не достигают тех потаенных сумеречных зон, где живут наши желания и страхи.

Лишь в самом конце происходит то, чего всегда ждешь от спектаклей Филиппа Жанти: касание образа и чувства. Актеры заворачивают друг друга в оберточную бумагу, но всякий раз один из партнеров выскальзывает из шуршащей оболочки и в руках другого остается лишь скомканный отпечаток лица или тела, знак невозможной, недостижимой близости. Этот образ тем более печален, что становится метафорой восприятия искусства Жанти: я знаю, оно только что было живое, но чувствую лишь смятую бумагу в руках.