Время идеологий прошло
Большинство книг о новом миропорядке – как те, которые мы уже отметили, так и те, к которым еще обратимся, – пронизаны либо про-, либо антиамериканским подходом. Книга Доминика Муази – французского политического философа, ныне профессора Гарварда и частого автора Financial Times и New York Times – ценна тем, что предлагает «сугубо европейский» взгляд на проблему (Moisi, Dominique. La geopolitique de l’emotion, Paris: Flammarion, 2009, 269 р., 20 евро).
Автор полагает: ушла не только эпоха универсалий, но и время идеологий. Доминантой теперь выступает идентичность, и «всех нас в меньшей мере характеризуют наши политические убеждения и идеи, чем осознание собственного предназначения» (с. 33). Последнее проявляется через эмоции, которые и определяют различия между обществами и цивилизациями. Эмоциям, разумеется, несть числа, но Муази считает возможным свести их многообразие к трем большим группам – страху, надежде и унижению.
Страх – это дефицит уверенности в себе, и сейчас он присущ прежде всего Западу, который ощущает, что момент его триумфа остался в прошлом. В самом по себе страхе нет ничего страшного, если он выступает «защитным средством от самоуверенности» (с. 148); но на Западе, и особенно в США, страх становится явлением всеобщим. В Америке, которая «всегда воспринимала себя через призму будущего – скорее как незавершенный проект, чем как продукт истории» (с. 173), он поддерживается несоответствием представлений и идеалов реальному ходу вещей. Европейский страх – скорее синоним боязни оттеснения Европы на обочину прогресса, опасений возвышения Азии и слома глобальной культурной матрицы. Американский страх – агрессивный, европейский – парализующий, но в целом Запад более не характеризуется той культурой надежды, которая всегда была ему свойственна.
Надежда – выражение уверенности в том, что настоящий день лучше вчерашнего, а завтрашний будет лучше нынешнего, – сегодня сосредоточена в Азии. Эту часть мира Муази воспринимает как «новую Европу»: нацеленную на успех секулярную и рационалистическую цивилизацию. Да, азиатские народы склонны к прорыву не по причине своей инновативности, а вследствие наличия поблизости очевидного примера: Япония копировала достижения Америки, Корея – Японии, Китай – Кореи, Тайваня и Гонконга, но это неважно. Европа и Азия поменялись местами: если в XVIII в. «Азия воплощала для Европы поэзию, а Европа для Азии – модернити, то теперь Азия ассоциируется с будущим, тогда как Европа – со славным, но увядающим прошлым» (с. 63).
Унижение – это уязвленная уверенность в себе, присущая потерявшим веру в будущее. В небольших дозах оно «высвобождает инстинкт борьбы и соревновательности – но только там, где проглядывает лучик надежды» (с. 98–99). Если же унижение сопровождает народы на протяжении поколений, возникает специфическая культура, присущая сегодня прежде всего исламскому миру. Последние 300 лет – период упадка мусульманской цивилизации, и выхода из него пока не просматривается. Возможности привнесения прогресса извне малы, а «перезагрузка» отношений через более глубокое понимание традиций, истории и озабоченностей этих народов займет по меньшей мере десятилетия.
«Эмоциональная» карта мира, какой ее рисует автор, сложнее геополитических карт прошлых столетий – в частности, еще и потому, что многие страны выпадают из этой оригинальной схемы. Одна из них – Россия, где, полагает Муази, переплетены и слиты все три управляющие современным миром эмоции. Здесь не преодолено унижение от поражения в холодной войне, не изжит страх перед внешним миром и внутренними угрозами, а надежды порождены чисто экономическими факторами, находящимися вне контроля самих россиян.
С автором можно соглашаться или спорить – но современный мир действительно иррационален; эмоции играют в нем большую роль, чем расчет, а диалог между их носителями крайне труден. Мир разделен не на тех, кто думает так, как ты, и на тех, кто считает иначе; он поделен между теми, кто ощущает то же, что ты, и теми, кто живет в системе иных ощущений. Муази прав, говоря, что «культурное и историческое осознание отличий и сходств «другого» – необходимое условие более толерантного мира» (с. 249). Но, что-то мне подсказывает, вряд ли достаточное...
Автор – научный руководитель Института национальной стратегии, директор Центра исследований постиндустриального общества