Российский ТЭК между COVID-19 и энергопереходом

Год назад, в мае 2019 г., мы заканчивали подготовку «Прогноза энергетики мира и России – 2019», в котором пытались привлечь внимание компаний ТЭКа и властей к происходящему в мире энергетическому переходу: использованию возобновляемых источников энергии (ВИЭ) и постепенному вытеснению ископаемых видов топлива. В тот момент информацию восприняли так же скептически, как если бы мы сказали, что через год очень многие люди будут работать исключительно из дома, выходить на улицу можно будет только в маске, а цена бочки нефти упадет до минус $40.

И тем не менее вот она, наша новая реальность. И вполне возможно, что сюрпризы на этом еще не закончились и вслед за «черным лебедем» коронавируса прилетит следующий «лебедь» – энергоперехода. 

Что происходит сегодня

Борьба с COVID-19 привела к резкому снижению экономической активности, мирового спроса на энергоресурсы и обрушению цен на них. Больше других пострадали важнейшие для России рынки нефти и газа – одновременно схлопываются и спрос, и цены. Этот шок создает для России двойную угрозу: в краткосрочной перспективе – радикальное сокращение выручки от экспорта энергоресурсов, а в долгосрочной – ускорение энергоперехода и передел энергетических рынков.

Основной удар пришелся по нефтяному рынку: транспортный сектор оказался наиболее уязвим из-за карантинных мер. Беспрецедентное падение спроса на нефть (на 30% в апреле и почти на 10% в среднем по году, по оценкам Международного энергетического агентства) при избытке ее предложения привело к колоссальному дисбалансу, с которым участникам рынка еще не приходилось сталкиваться, что вылилось в рекордное падение цен. С января до середины апреля 2020 г. нефть Brent подешевела в 3,5 раза, а фьючерсы на WTI впервые за всю историю биржевых торгов продавались по отрицательной цене.

Критическая ситуация заставила производителей пойти на немыслимые прежде компромиссы и договориться в апреле о коллективном сокращении добычи как странами – участницами соглашения ОПЕК и не-ОПЕК (на два года, в том числе в 2020 г. на 8,2 млн баррелей в сутки) так и – впервые в истории – странами, не входившими в коалицию (США, Канада, Бразилия – на 5 млн баррелей в сутки, хотя и без жестких обязательств). Соглашение позволило избежать худшего сценария, однако отнюдь не гарантирует быстрой стабилизации рынка: апрельские договоренности, как и карантинные меры, не излечат болезнь, но помогут растянуть ее последствия во времени. Оговоренного сокращения добычи хватит, чтобы хранилища не переполнились и цены не ушли в отрицательную зону, но лишь при условии полного его соблюдения всеми участниками. И это отнюдь не исключает продолжения ценовой войны в сочетании с беспрецедентным по скорости и глубине сокращением добычи.

Газовая отрасль пострадала в меньшей степени – можно говорить лишь о 3–5%-ном сокращении спроса. Но цены на газ во всем мире уже рухнули примерно до уровня внутрироссийских, а на основном для России европейском рынке сильное падение спроса во II–III кварталах в условиях высокого заполнения подземных хранилищ газа могут спровоцировать ценовую войну, схожую с войной на нефтяном рынке. С учетом печальных результатов I квартала и сокращения спроса в 2020 г. можно ожидать снижения поставок российского трубопроводного газа в Европу на 25–35 млрд куб. м. 

Таким образом, речь идет о двукратном падении цен и сокращении на 20–25% российского экспорта нефти, газа и угля одновременно, что эквивалентно потере 60% доходов от экспорта. Для бюджета это означает сокращение доходов примерно на 30% как раз в тот момент, когда население и бизнес больше всего нуждаются в господдержке. Потери экспортных доходов нефтегазового сектора в 2020 г. составят 7–8 трлн руб., в 2021-м – 5,5 трлн руб., что сопоставимо со всем фондом национального благосостояния.

Для нефтяных компаний сокращение маржи несколько смягчается налоговым регулированием (налоговая нагрузка снижается вместе с ценами на нефть), но в целом предприятиям ТЭКа придется переходить к жесткой экономии, сокращению инвестиционных программ, замораживанию части проектов, в особенности капиталоемких, что, в свою очередь, неизбежно отразится на смежных отраслях. По нашим расчетам, это может привести к дополнительному снижению ВВП страны (помимо непосредственного влияния коронавируса и ограничительных мер по борьбе с ним) на 5–13% в 2020 г. в зависимости от сценария.

Помимо сырьевого экспорта COVID-19 создает также риски для электроэнергетики и теплоснабжения. Основная угроза – не падение спроса, а резкое снижение выручки из-за неплатежей. Постановление правительства о неначислении штрафов за неплатежи уже было воспринято многими потребителями как карт-бланш, и неплатежи нарастают в течение апреля – мая впечатляющими темпами, создавая угрозу веерных банкротств по примеру 1990-х гг.

Что произойдет завтра

Но, пожалуй, главные вызовы для России связаны не с шоками этого года, а с их долгосрочными последствиями. Высока вероятность, что под влиянием коронакризиса усилятся основные технологические драйверы энергоперехода – декарбонизация и децентрализация. Около 75% генерирующих мощностей в 2019 г. в мире введено именно в возобновляемой энергетике, а в I квартале 2020 г. в Европе достигнут рекорд производства. Децентрализация также получит новый импульс – мир постепенно привыкает сидеть по домам, и спрос на распределенную энергетику только вырастет.

Все громче со стороны национальных правительств и международных организаций звучат призывы пойти по низкоуглеродному пути восстановления экономики. Евросоюз четко подтвердил свою приверженность зеленому курсу на полную климатическую нейтральность к 2050 г., что потребует колоссальных средств – 175–290 млрд евро инвестиций в год. Кроме государственного финансирования в 1 трлн евро на ближайшие 10 лет, в ЕС предусмотрено несколько инициатив для развития частного зеленого финансирования – такие инвестпроекты будут получать привилегированный доступ к деньгам. 

Правительства стран-импортеров всерьез задумываются о том, что при избыточном предложении сверхдешевых углеводородов самое время ввести давно обсуждавшиеся механизмы пограничного углеродного регулирования (Carbon Border Adjustment Mechanism) – дополнительного сбора на некоторые энергоемкие виды импортируемой продукции, который бы учитывал ее углеродный след, и таким образом лишить не отягощенный жесткими экостандартами и потому более дешевый импорт конкурентного преимущества перед местной продукцией. Вот он, следующий «черный лебедь» для наших углеводородов, металлургии и химии!

В то же время нестабильность нефтяного рынка усиливает скепсис инвесторов, которые и до кризиса массово переходили из активов, связанных с ископаемым топливом, в низкоуглеродные и энергоэффективные проекты.

Конечно, перспективы углеводородных рынков будут зависеть от множества факторов: продолжительности пандемии и карантинных ограничений, скорости экономического восстановления, госрегулирования и, главное, от того, как изменится поведение потребителей. Например, социальное дистанцирование подталкивает к использованию частного автотранспорта взамен общественного. Но массовый переход на удаленную работу, сокращение бизнес-поездок и международного туризма, наоборот, ведут к снижению расхода топлива. Все чаще представители индустрии и международных организаций говорят, что спрос на нефть может и не вернуться на уровень докризисного 2019 года. А если и вернется, то ненадолго. 

Восстановление энергетических рынков может пойти по традиционной траектории или по пути ускорения энергоперехода. В первом сценарии спрос на углеводороды, подстегиваемый низкими ценами на нефть, начнет быстро восстанавливаться – и рынки неизбежно почувствуют глубокий провал в инвестициях, что приведет к новому скачку цен. В свою очередь, растущие цены на углеводороды вновь подстегнут интерес к альтернативным источникам энергии и росту энергоэффективности: здравствуй, энергопереход!

В сценарии ускоренного энергоперехода массированная господдержка будет направляться на стимулирование зеленой энергетики, давать преимущество отраслям, конкурирующим с нефтегазом, и увеличивать давление на спрос. И из кризиса страны-импортеры имеют все шансы выйти с трансформированными энергосистемами, жесткими ограничениями на углеродный след для любого импортируемого сырья и безвозвратно сократившимся спросом на углеводороды.

Так что в любом случае энергопереход выглядит неотвратимым, вопрос только в скорости этого процесса. При этом кризис дал производителям углеводородов уникальную возможность проверить в ускоренном режиме, как может выглядеть пик спроса на углеводороды. И для всех это оказалось жестким испытанием. 

Превратить вызов в шанс

Наше регулирование эти тренды старательно игнорирует. Среди целей и приоритетов деятельности российского правительства до 2024 г. борьба с изменением климата не упоминается. Национальный проект «Экология» тему изменения климата и выбросов парниковых газов не затрагивает вовсе. В Доктрине энергетической безопасности «наращивание международных усилий по реализации климатической политики и ускоренному переходу к зеленой экономике» названо внешнеполитическим вызовом энергетической безопасности России. Понятие «энергетический переход» и связанные с ним изменения конъюнктуры внешних рынков вовсе не используются в новой Энергетической стратегии до 2035 г., предполагающей ударное наращивание экспорта угля, нефти и газа.

Очевидно, что прямо сейчас для России основными принципами смягчения кризиса должно стать максимальное сохранение рабочих мест в ТЭКе и смежных отраслях при минимальном снижении фонда оплаты труда, предотвращение кризиса неплатежей, сохранение ликвидности, капитальных вложений и заказов компаний ТЭКа. Это требует адресной господдержки, и, судя по уже готовящимся мерам, такая поддержка будет оказана.

Но если смотреть стратегически, а не тушить пожар, то для российской экономики сейчас открывается возможность провести фундаментальные реформы, которые могут дать стране долгосрочный импульс для перехода на другую, инновационную траекторию развития. Как это произошло в США благодаря плану Рузвельта во время Великой депрессии или в Европе благодаря плану Маршалла после Второй мировой войны, когда огромные госинвестиции и развитие новых отраслей позволили странам выйти из куда более глубоких кризисов и вернуть себе лидирующие позиции. 

Так, предотвращение неплатежей – отличный момент для перехода от многочисленных надбавок в ценах на электроэнергию к адресным субсидиям из бюджета, что позволило бы дать, наконец, рыночные сигналы и инвесторам, и потребителям, стимулировав инвестиции в энергоэффективность. 

В последние годы финансовая нагрузка на коммерческих и промышленных потребителей стремительно росла. Только перекрестное субсидирование оценивается в 200–400 млрд руб. в год. К этому добавляются программы модернизации ТЭС и поддержки ВИЭ, сооружение мусоросжигающих заводов и др. Если государство решит взять на себя затраты по компенсации перекрестного субсидирования населения, это поможет бизнесу, не нанесет ущерба надежности энергосистемы, не затронет генерирующие и сетевые компании. 

Неизбежное замедление экономического роста неминуемо приведет к снижению и прогнозов потребления электроэнергии, что обострит вопрос избыточных генерирующих и сетевых мощностей. В этих условиях значимым шагом может быть сокращение различных программ сооружения новой генерации либо модернизации существующей. Поскольку эффект от сокращения финансовой нагрузки важно получить в ближайшее время, то основной негативный эффект может быть не для энергосистемы в целом, а для конкретных энергокомпаний, которые уже запустили соответствующие проекты, – им государство могло бы компенсировать затраты из бюджета, если эти проекты действительно стратегически важны и будут востребованы в ближайшие годы. Еще одна важная мера – компенсация за счет бюджета стоимости электроэнергии в регионах с особым тарифным регулированием (Бурятия, Тува, Дагестан и проч.), а также на Дальнем Востоке: это более справедливый подход, чем финансирование этой разницы за счет всех потребителей.

Но главное – это заняться наконец энергоэффективностью: мы катастрофически отстаем от всего мира. В России крайне неэффективно используется энергия, прежде всего в теплоснабжении (прошедшей теплой зимой многие из нас не закрывали не только форточки, но уже даже и окна, что невозможно себе представить в Европе). Этой проблеме уже несколько десятилетий, о необходимости перезапуска государственной программы энергоэффективности (фактически свернутой шесть лет назад) много говорят. Сейчас, возможно, идеальный момент для давно назревших мер – бюджетных субсидий на длинные кредиты для энергоэффективных проектов, адресной помощи нуждающимся потребителям, стимулирования бизнеса и госсектора к поиску таких проектов, внедрению энергоменеджмента. Прорыв в этой сфере не только способен резко повысить нашу глобальную конкурентоспособность и снизить углеродный след, но и создать большое число новых, локализованных производств и рабочих мест.

Ставка на стимулирование высокотехнологичных сфер – программа тотального повышения энергоэффективности, локализация сервисов и производства оборудования, стимулирование ВИЭ, создание государственного фонда целевых инвестиций в технологии с низким уровнем выбросов парниковых газов (например, водород и т. п.) – все это дает возможность выйти из кризиса с более современной структурой экономики. Это новые высококвалифицированные рабочие места, развитие производств с высокой добавленной стоимостью, опережающее, а не догоняющее развитие. И это вовсе не означает непременного отказа от углеводородов – при определенной трансформации нефтегаз может оставаться драйвером развития экономики страны и вполне сочетаться с зеленой повесткой. Но это требует новых решений (технологии улавливания, хранения и использования углерода, контроль эмиссии метана, водород, использование всего спектра офсетных механизмов), а главное – стратегического выбора.

Это шанс, а не вызов энергетической безопасности.